— Пустые паланкины, пустые паланкины; я как-то слышал об этом. Один старый махараджа потерял на войне пятерых сыновей. После этого в кортежах за ним всегда шли пятеро слонов с пустыми паланкинами на спинах. Но она… Она потеряла только мужа и сына!

— Говорят, у нее были еще близнецы, которые умерли!

— Тогда мертвых получается четверо, а не трое!

Визаж склонился над маленькой сумочкой, в которой хранил порошки.

— В Индии много странного, Угрюм, не пытайся понять поступки этой женщины. Она много страдала и все еще страдает. Ее фантазии — это только способ заглушить боль. Скоро она станет христианкой, и ее сердце успокоится.

— Четыре, а не три, — повторил Угрюм. — Тем хуже. Дай ей все, что она хочет.

Интуиция подсказала ему ответ. Третий паланкин тоже обозначал умершего в Годхе человека, но этот мертвец не был трупом. Она имела в виду любовь к Мадеку, память которой она хотела в последний раз почтить, вступая в город Угрюма.

* * *

Кортеж Сарасвати вошел в город на рассвете. Это был базарный день. Когда появились слоны, крестьяне, сидевшие на корточках перед грудами овощей, специй и зерна, заволновались при виде трех пустых паланкинов и ослепительно красивой, похожей на богиню царицы. Они испуганно складывали руки в намасте, какое обращают только к самым жестоким божествам — Дурге, Кали или к демонам-похитителям.

Сарасвати сразу же почувствовала, что суета вокруг ее кортежа не имеет ничего общего с радостью. Это было похоже на религиозный экстаз во время солнечного или лунного затмения, когда целый народ бросается в реку, чтобы молить демона не разрушать страдающее светило. Вместе с тем шествие процессии не выходило за рамки обычаев: горстями разбрасывались кусочки леденцов, флаконами раздавалась розовая вода. А чтобы выказать особое почтение Сарасвати, Угрюм велел бросать под ноги слонов дорогие орхидеи и воскурить благовония.

Когда кортеж вошел на территорию дворцового комплекса, Сарасвати объяснили, что раджа джатов не выйдет ей навстречу, потому что он живет уединенно и отошел от мирских дел. Царицу это вполне устраивало. Меньше всего ей сейчас хотелось принять участие в придворном церемониале и увидеть Дивана, астролога и раджу, сидящего на троне, изображающем солнце; как и Бхавани, раджа Дига считал себя сыном божественного светила, и его главный дворец, Сурадж Бхаван, носил его имя. Она даже предпочла бы, чтобы Угрюм жил в европейском доме, хотя она и не представляла себе, что это такое. Лучше, чтобы в новой жизни ничто не напоминало о прошлом. Действительность же обманула ее ожидания: отражающиеся в бассейнах мраморные павильоны, пересеченные каналами сады и парки, легкие резные балконы — все напоминало поэтичный воздушный Годх. Видимо, мир вовсе не так велик и разнообразен, как говорил Мадек, раз в нем так много похожего.

Вдруг процессия остановилась, потому что ее продвижению помешал другой кортеж. Сарасвати выглянула из паланкина, чтобы узнать, чем вызвана заминка, и увидела выходящего из носилок высокого худощавого человека в черном платье. Спотыкаясь и поскальзываясь на разбросанных цветах и сладостях, этот фиранги стал энергично пробираться сквозь толпу индийцев, изумленных его непочтением к царице.

По тревожному ропоту людей Сарасвати поняла, что этого человека боятся. «Наверное, он и есть священник, который должен совершить свадебный обряд», — подумала она.

Отец Вендель негодовал. Он решил, что Угрюм хочет посмеяться над ним и призвал в Диг только для того, чтобы показать, что он не боится Христа и готов сыграть языческую свадьбу. Иезуит обогнал кортеж и направился прямо во Дворец Тысячи Фонтанов. Первый, кто ему там встретился, был Визаж.

— Где Угрюм? — спросил его отец Вендель.

— Мы вас уже не ждали! — улыбнулся Визаж, окинув взглядом пыльную сутану священника.

— Я задержался! Все дороги заполонили язычники, которые возвращаются из паломничества к Дьяволу!

— К Кришне? Что поделаешь, святой отец, раз уж Угрюм выбрал себе жилье в нескольких лье от Вриндавана!

— Чума возьми и Кришну и Вриндаван!

— Не сквернословьте, отец мой…

Вендель побагровел:

— Собираетесь поженить их, да? Поженить по языческому обряду?

— Конечно же нет! Лучше умерьте свой гнев. Угрюм уже несколько дней клянет вас на чем свет стоит. От отчаяния, что вас нет, он просил царицу прибыть в город!

— Значит, решил обойтись без меня?

— Нет, святой отец… Просто он боялся, как бы она не сбежала.

— Хорошо. Покажите мне комнату, где я могу освежиться, переодеться и привести себя в порядок.

— Нет! — остановил его грозный голос Угрюма.

— Господин Угроонг… — пролепетал отец Вендель.

— Ты, чертов священник, гнусная кобра, грязная свинья!

Вендель нисколько не обиделся. Казалось, он даже получал удовольствие от унижения и оскорблений. В этот момент он показался Визажу еще более омерзительным. При мысли о том, что эти белые суетливые руки скоро окропят святой водой прекрасный затылок царицы, потом коснутся ее пальцев, соединят их с пальцами Угрюма, врач содрогнулся.

— Крещение, сейчас же! — заорал Угрюм. — И свадьбу! Давай, доставай свое кадило!

— Но где, где?

— Здесь! — Угрюм указал пальцем на внутренний дворик, украшенный зелеными насаждениями и выложенный черным мрамором.

— Хорошо, хорошо! — согласился Вендель. — Но сначала ты должен исповедаться, сын мой.

— Исповедаться?! — расхохотался Угрюм. — Я должен исповедаться?! И ты, отец Вендель, будешь расспрашивать меня о моих грехах? Ты, который с вожделением смотрит на каждого молокососа! Может быть, ты из-за этого и опоздал! Может быть, поэтому тебе надо освежиться? Да на что тебе освежаться, иезуит? Стервятник, гнусный шакал!

Иезуит не стал настаивать. Спустя полчаса на голову владычицы Годха пролилась священная вода, и с этого момента она стала просто царицей Сарасвати. Потом, перед распятием из сандалового дерева и образом Девы Марии, скопированным из требника индийским художником, отец Вендель соединил ее унизанную кольцами руку с рукой жениха. Увидев на шлеме Угрюма бриллиант и жемчужное ожерелье на его груди, Сарасвати вздрогнула; она опознала в нем знак Кали. Сарасвати еле сдерживала улыбку. Простота церемонии, поспешность, с которой ей переводили с латыни слова иезуита, рассеянный вид всех присутствующих… Разве все это можно сравнить со свадебными обрядами индусов? Впрочем, все это вполне соответствовало ее суровым замыслам. Это не значит, что, став женой Угрюма, она откажется от роскоши, вовсе нет. Богатство — неотъемлемый атрибут власти. Но теперь для нее важнее была строгость души, о которой говорили фиранги. Обмен простыми золотыми кольцами означал, как она поняла, нерушимость их союза. Они оба дали клятву верности, на индийской свадьбе ее требуют только от женщины. Теперь они будут вместе и в горе, и в радости. Но она знала, что это будет его горе и ее радость.