И тон беспощадной вчера либеральной печати изменился. Газеты стали сдержанее… А оппозиция успокоилась – Конституции не будет.

Но к ужасу Аничкова дворца, Лорис начинает флирт с самой опасной частью общества – с молодежью. Все, что требовали студенты во время студенческих волнений, они получают – право создавать кассы взаимопомощи, литературные и научные кружки, читальни, участвовать в сходках и т. п.

Но студентам хочется бунтовать. Без бунта скучно – привыкли. И когда проводник все этих реформ, новый министр просвещения Александр Сабуров появился в Петербургском университете, он услышал в актовом зале страстную антиправительственную речь, где министра клеймили «лживым и подлым».

После чего сверху, с хоров, на голову Сабурова посыпались листовки. И в этот миг общей суматохи какой-то студент подскочил к бедному министру и отвесил ему пощечину.

Но уже на другой день студенты опомнились, засовестились. Была устроена шумная сходка, где студенты выбирали гостей на университетский бал. Список выбранных возглавили: министр Сабуров, граф Лорис-Меликов, каковые соседствовали… с террористами – Верой Засулич и покушавшимися на царя народовольцем Гартманом и поляком Березовским, ссыльным Чернышевским… и т. д.

И никто их за это не преследовал… Террорист Рысаков в письме, найденном потом полицией, писал: «Граф Лорис-Меликов нам дарует все виды свобод; это не жизнь, а масленица».

Вот так Александр и Лорис-Меликов смиряли Россию. И покушения прекратились. Впервые – затихло.

И выражая настроения оппозиции, Победоносцев писал в Москву все той же Екатерине Тютчевой:

«…При нем (Лорис-Меликове) затихло – но увидим, надолго ли… Он поднимает и распускает силы, с которыми трудно будет справиться. Рецепт его легкий… поднялись студенты – дадим им свободу и самоуправление. Безумствует печать… Освободить ее!»

И предрекал – «дорого будут стоить эти фокусы России… О, горе наше!»

И угрожал – наступает уже время, когда «поборники крепких и здравых начал правды и жизни народной» оказываются противниками правительства. «Боюсь, что таковым вскоре окажусь и я. Жду себе больших от того испытаний. Не могу я молчать».

Молчать он не мог. Он мог только проклинать.

Но только ли проклинать? Не начал ли он действовать?

Роман государя, точнее, вторая семейная жизнь – по-прежнему тайна… правда, известная всем! Но секрет Полишинеля продолжается, и все очень романтично. Где бы он ни жил, Катя с детьми поселяется рядом…

Вот он приезжает в очередной загородный дворец – в Петергоф или в Царское Село. И днем отправляется на прогулку в экипаже с детьми – дочерью и сыновьями. Но экипаж останавливается в парке. Он прощается с семьей и выходит – «прогуляться».

В парке, в условленном месте его ждет флигель-адъютант с лошадью.

«И Император едет в направлении, хорошо известном публике… Вторая половина прогулки заканчивается в обществе тайной подруги. Этот маневр повторялся ежедневно» (фрейлина А. Толстая).

Это был очень опасный «маневр» после стольких покушений, но – любовь!

Или в назначенный час в дворцовом парке появляется забавная процессия – дама с детьми в сопровождении лакея. Их проводят через потайную дверь во дворец.

Он не может без нее и детей.

Так что понятна мольба очередной фрейлины императрицы: «Храни Господь нашу государыню, потому что, как только ей закроют глаза, государь женится на одалиске!»

«Прозрачная, воздушная – в ней, казалось, не осталось ничего земного. Никто не мог без слез взглянуть на нее» (фрейлина А. Толстая).

И ему было больно видеть Машу – «всепрощающие» (обвиняющие) глаза. «Ради Бога, не упоминай при мне про императрицу, мне больно», – просит император брата Константина.

Она уже давно не встает с постели, не покидает своих апартаментов – своей золотой клетки. Лежа в постели, императрица подводит итог земным делам, диктует фрейлинам последние письма и завещание.

Незадолго до кончины она вспомнила об одной бедной англичанке, которой помогала много лет, и «послала ей деньги в конверте, с трудом надписав сама дрожащей рукой: «Мисс Лонди от одной больной» (фрейлина А. Толстая).

В завещании она просила похоронить ее в простом белом платье, не возлагать на голову царскую корону. «Желаю также, если это возможно, не производить вскрытия».

Но большую часть времени она пребывала в полусне. К этому в последнее время добавились галлюцинации. Она видела вокруг себя воображаемые лица и разговаривала с ними. Но обыкновенно быстро спохватывалась.

И наступила ночь на 22 мая. Вечером государь хотел уехать в Царское Село, там жила Катя с детьми. Но состояние императрицы, которую он навестил днем, его встревожило. И он посоветовался с доктором Боткиным, не следует ли ему эту ночь провести в городе… «Почтенный Боткин с самоуверенностью, свойственной докторам, заявил, что этой ночью он ручается за жизнь государыни. …Однако именно по истечении этой ночи ангел смерти совсем тихо прилетел за нею, пока весь дворец спал. Одинокая смерть стала… заключительным аккордом жизни, такой чуждой шуму и земной славе» (фрейлина А. Толстая).

Никто не был при ней в самый момент смерти. Ее неотлучная камер-фрау Макушина, войдя в спальню в девятом часу утра, нашла императрицу бездыханной. Императору сообщили, что императрица кончила жизнь спокойно, без агонии – как бы заснула.

Утром военный министр Д. Милютин, как обычно, приехал на ежедневный доклад к Александру в Царское Село. И узнал: царь только что получил известие о кончине императрицы и выехал в Петербург на экстренном поезде.

«Немедленно я возвратился в город, где получил приказание приехать в Зимний дворец. Был уже 12-й час, когда я вошел с докладом к государю. Он был печален, в нервном состоянии, но имел терпение выслушать мой обычный доклад…»

Во время доклада пришла Макушина, принесла показать государю разные перстни и ожерелья, которые государыня обыкновенно носила на себе. «Государь сам разобрал эти вещи и распорядился, которые надеть на покойницу и которые пожелал сохранить у себя на память».

После ее смерти, помимо завещания, нашли лишь единственное письмо – к государю, написанное когда-то давно. И которое она хранила.

В этом письме она трогательно благодарила Александра за счастливо прожитую жизнь рядом с ним.

Теперь все ждали – что же будет.

Пока в Петербурге был объявлен траур и члены романовской семьи с замиранием сердца ожидали дальнейших шагов государя, в Москве в эти дни тоже весьма беспокоились.