В феврале 1991 г. и как депутат Верховного Совета СССР и как член ЦК КПСС я часто выступал в больших и, как принято говорить, в очень солидных организациях – на партийном активе Советского района Москвы, в Военно-политической академии им. В.И. Ленина, перед офицерами дивизии внутренних войск им. Ф. Дзержинского, в партийной организации Мосгорисполкома, даже перед большим коллективом Управления внешней разведки КГБ СССР в Ясеневе. Около 40 минут занимал мой доклад о работе Верховного Совета и положении в стране, а затем часа 2 – 3 встреча шла в форме вопросов и ответов. При этом вопросы были развернутые и очень откровенные, даже резкие. Меня поражала в этих вопросах-высказываниях не престо непопулярность, но неприязнь аудитории к Горбачеву. В зале сидели люди из партийного актива, из МВД и КГБ, военные политработники, офицеры и генералы. В это же время у меня было несколько разговоров с помощниками М. Горбачева, а также с Председателем КГБ В.А. Крючковым и маршалом С. Ахромеевым. Было очевидно, что потенциал М. Горбачева как реформатора уже исчерпан. Мой собственный вывод состоял в том, что Горбачев должен найти повод и форму, чтобы уйти – сначала с поста лидера партии, а после заключения Союзного Договора и с поста президента. Для политика очень важно не только то, как он приходит на высокие посты, но и как он уходит. Я решил поговорить об этом с А.И. Лукьяновым. Он не спорил со мной, а только спросил: «Могу ли я передать все это Горбачеву?» «Конечно», – ответил я. Всего через два-три дня прямо с заседания Верховного Совета меня пригласили и провели к Горбачеву – в его президентские апартаменты. У Горбачева для беседы есть 5 минут, и он начинает ее сам каким-то развернутым вопросом. Только в конце пятой минуты я смог обозначить тему своего вопроса. «Давайте встретимся через неделю», – сказал Михаил Сергеевич. «Вы меня позовете?» «Будем искать друг друга». Через неделю я дважды звонил в кабинет Горбачева, но из канцелярии мне отвечали: он крайне занят. А между тем положение дел ухудшалось со дня на день.

С самого начала 1991 г. в стране обострилась и так называемая «война законов». Не только в Прибалтике или в Грузии, но и в РСФСР начали один за другим приниматься законы и постановления, которые противоречили законам СССР. Так, например, российский парламент принял собственный закон о пенсиях. В пику союзному законодательству в России были установлены с 1 марта 1991 г. более высокие пенсии. Но откуда брать деньги? Российское правительство стало требовать решительного перераспределения бюджетных средств и налоговых поступлений в пользу РСФСР. В Российской Федерации был принят также закон, допускающий право частной собственности на средства производства, – в союзном законодательстве такого закона не было. В Российской Федерации были также отменены некоторые налоги, например с личных подсобных хозяйств.

В стране нарастало и забастовочное движение. Бастовали шахтеры Донбасса, Кузбасса, Воркуты, Ростовской области, Красноярского края и Сахалина. При этом к экономическим требованиям на многих шахтах добавляли и политические – в первую очередь отставку союзного правительства. Выдвигалось и требование – перевести шахты под юрисдикцию РСФСР и Украины. Группы шахтеров, приехавшие в Москву и разбившие палатки возле гостиницы «Россия», объявили голодовку.

В самом близком окружении Горбачева и в силовых структурах росло недовольство его бездействием. Но что он мог и должен был делать в сложившейся ситуации? Некоторые из советников Горбачева предлагали ему уйти в отставку с поста Генерального секретаря ЦК КПСС и сосредоточиться на работе президента. Я был тогда такого же мнения, но также считал, что и на посту президента Горбачев не должен оставаться дольше, чем до конца 1991 г. Но было немало и сомнений, а что может дать такой шаг и в чем его преимущества? Подобное разделение властей могло иметь какой-то смысл, если бы в партии имелся какой-либо популярный и сильный лидер с каким-то собственным лицом и с какой-то программой. Но в ЦК КПСС не было лидеров, здесь остались только крайне неавторитетные партийные чиновники. Аппарат ЦК после отмены статьи 6 Конституции перестал формально быть органом власти. В областях и регионах в обкомах и горкомах еще была значительная власть, так как здесь не были развиты другие системы управления. Но в Москве ничего не решал не только горком партии, но и аппараты ЦК КПСС и ЦК КП РСФСР. Уход Горбачева с партийных постов мог ускорить кризис в партии, но не усилил бы позиции президента, который был избран на этот пост не путем всенародного голосования, а по рекомендации ЦК КПСС на Съезде народных депутатов СССР.

Опросы общественного мнения показывали непрерывное падение уровня общественного доверия к Горбачеву. Еще в начале 1990 г. рейтинг популярности Горбачева достигал 60 – 70%, к концу года он упал до 20%. Но в первые месяцы 1991 г. он продолжал падать – 15%, 13%, 10%. Как писала одна из московских газет, «Горбачев достиг такой степени непопулярности, когда его почти никто не слушает. Он может говорить умнее или глупее, хуже или лучше – народу неинтересно. На нем поставили крест. Любые его речи раздражают, поступки тем более. Это финиш карьеры политика»[188].

В политических центрах Запада ситуация, которая складывалась в СССР, вызывала все большее беспокойство. Популярность Горбачева на Западе была еще очень велика. Еще в апреле 1990 г. во время своей первой заграничной поездки в Италию я мог убедиться в этом лично. В Италии в это время находился Б.Н. Ельцин, и публика проявляла к нему большой интерес. Однако авторитет Горбачева был несравненно более высок. Его портреты были везде, даже в самых неожиданных местах. На улицах Рима и Болоньи имелось множество больших щитов, на которых была изображена красивая полуобнаженная девушка рядом с Горбачевым. «При чем здесь наш президент?» – спросил я переводчика. – «Это реклама. Здесь написано: “Покупайте нашу джинсовую ткань. Она прочна и надежна, как Горбачев”». Но в конце 1990 г. западные газеты были уже полны карикатурами на Горбачева. Его изображали в виде нищего оборванца, который протягивает пустую шляпу президенту США Дж. Бушу-старшему. Или рисовали маленькую фигурку Горбачева, который толчется между громадными фигурами «консерватизма» и «радикализма». В Германии по итогам 1990 г. Михаил Горбачев был объявлен «лучшим немцем года». У германских политиков имелись, конечно же, веские основания для такого решения. Но в Москве на демонстрациях, которые проводились левыми радикалами, появились теперь портреты Горбачева в форме офицера войск СС. В декабре 1990 г. Нобелевский комитет в Норвегии присудил М.С. Горбачеву Нобелевскую премию мира за 1990 г. Однако, по признанию самого лауреата, он получил после этого сотни поздравительных телеграмм из всех стран мира, но также тысячи оскорбительных телеграмм со всех концов родной страны. Руководитель канцелярии президента Валерий Болдин позднее писал, что он просто не мог положить на стол Горбачеву большую часть полученных в это время писем и телеграмм, которые приносили в Кремль. «Достоин ли Горбачев Нобелевской премии мира? – задавал себе и читателям вопрос политолог Алексей Кива. – Да, Горбачев заслужил эту премию в гораздо большей мере, чем любой другой ныне живущий государственный и политический деятель. Но участь реформаторов, каковым является Горбачев, незавидна. Они несут на себе страшно тяжелый груз, их путь изобилует подъемами и спусками, он извилист и скользок. И никто не считает их своими, ни правые, ни левые»[189]. Такое обобщение неправомерно, ибо участь реформатора зависит от успешности или неуспешности предпринятых им реформ, от их разумности или неразумности. М. Горбачев и сам позднее пользовался сходными формулами и оправданиями, заявляя, что «счастливых реформаторов не бывает». Не знаю, как насчет счастья, но успешных реформаторов в истории было немало, в том числе и в России. Реформы – это действительно тяжелый груз, и путь реформатора извилист и скользок. Но именно поэтому дорога реформ требует очень хорошей подготовки и должного оснащения. Отправившись в этот путь налегке, М. Горбачев потерпел неудачу. Но он ведь шел не один. Теперь он и вовсе не знал, что ему делать, ибо видел вокруг себя совсем иные картины, чем те, которые он рисовал в своем воображении и в своих обещаниях в начале перестройки.