До сих пор таможенники не останавливали его на мосту Эресундсбрун, но теперь пошла полоса неудач. Теперь все по-другому.

Кому еще журналист показывал фильм?

Собственно, сам Герт-Инге в кадр ни разу не попал, поэтому журналист ничего не докажет.

У них ничего на него нет и быть не может.

Но ирландка… Она, конечно, все знает.

И потом, она на него жаловалась.

Такое всегда бесило.

– Ты жаловалась на меня?

– Жаловалась? – переспросила она. – Нет.

– Не ври!

Она замотала головой.

– Сербка говорила, ты на меня жаловалась.

– Нет! Она позвонила на следующий день, и я сказала, что не могу работать, потому что до сих пор больно.

– Так и сказала?

Ирландка кивнула.

– Но я тебе хорошо заплатил.

– И я очень тебе благодарна.

– Тебе есть за что благодарить меня.

– Я никогда… не переживала ничего подобного.

– Ты получила хороший урок, ведь так?

Она снова закивала.

– Тогда тебе не на что жаловаться.

Она хотела ответить, но сдержалась. Ее нижняя губа дрожала.

«Жизнь или смерть?» – читалось в ее взгляде.

Герт-Инге вышел из машины, открыл дверь с другой стороны и велел ей выметаться. Но она медлила, поэтому он ухватил ее за левое ухо и потащил за собой на берег. Остановился. Крутанул ухо так, что она встала на цыпочки.

– Ты обещаешь?

Она закивала.

– У меня есть твой номер, я разговаривал с твоим парнем и знаю, где ты живешь. Помни об этом.

– Я клянусь!

Он отпустил ухо, достал ключ и снял наручники.

– Я… я могу идти?

Герт-Инге огляделся. На пляже они были одни.

– Не так быстро. Снимай штаны.

– Но…

– Еще один маленький урок тебе не помешает.

Руки ирландки дрожали, когда она расстегивала пуговицы.

Герт-Инге поставил ногу на скамью перед столиком для пикника, перегнул девушку через колено и стянул с нее трусы.

Шлепал, пока ладонь не покраснела.

– Сосчитай до ста, потом поднимайся.

Он поставил ее на четвереньки вверх голым задом, как шлюшку из Капстадена, а сам быстро зашагал к машине, сел за руль и уехал.

Он не раскаивался, хотя, быть может, только что совершил самую большую глупость в жизни.

В зеркале заднего вида он наблюдал, как ирландка встала на ноги и натянула джинсы. Она смотрела в сторону залива. А Герт-Инге вернулся в Копенгаген, припарковался в переулке близ Ратушной площади и вышел прогуляться от магазина «Севен-илевен» до парка Тиволи.

Вернувшись, Герт-Инге включил ноутбук, состряпал письмо, дописал комментарий и отправил журналисту.

Потом снова прошелся до Ратушной площади и купил две сосиски с булкой, кетчупом и горчицей.

Ладонь все еще горела, но это было приятное ощущение.

Андерслёв, ноябрь

Арне единственный проснулся в то утро бодрым.

Эва выглядела хмурой и определенно не была настроена на поцелуи в щечку.

Кроме того, я понял, что вчера она вернулась с прогулки лишь ради разговора с Арне.

– То, что вы выяснили, по-своему впечатляет, но… ничего нам не дает. Так мне кажется. Мы не может сейчас позвонить господину Бергстрёму и сообщить, что подозреваем его в убийстве трех женщин.

– Как минимум трех, – поправил Арне.

Она кивнула:

– Я и сама в этом не уверена, поскольку то, что вы мне здесь предоставили, нельзя считать доказательствами.

Эва Монссон сидела спиной ко мне и обращалась к одному Арне. Она держала чашку обеими руками и время от времени дула на кофе.

– Но Интерпол… – начал Арне.

– Не стоит ждать быстрых результатов.

– А что, если он примется за свое?

– Мы не можем засадить его за решетку на основании всего этого. Я поговорю с начальством и прокурором. Если получится, он инициирует расследование и возглавит его. – Эва стукнула чашкой о стол. – Лично мне больше нечего с вами высиживать. Я еду в участок и передаю материалы в отдел убийств. А там посмотрим.

Я полагал, что если девушка из Южной Африки опознает Бергстрёма, его можно схватить и потащить на допрос. Однако в этом случае раскроется и моя ложь, поскольку Герт-Инге вряд ли удержит язык за зубами. А ведь Бергстрём, если ему верить, знал больше, чем я думал. Угрожающий тон его писем не оставлял в этом сомнений. Оба мы оказались в ситуации, которую Квентин Тарантино называл «мексиканским противостоянием».

Я не был уверен, что совершил преступление, но, вероятно, дело обстояло именно так: «сокрытие улик» – чем не нарушение закона?

В общем, надо действовать. Во-первых, искать оставшихся жертв Бергстрёма. Во-вторых, добраться до него раньше полиции. Но что я ему скажу? Уговорю молчать, когда судья упечет его за решетку на всю оставшуюся жизнь?

Эва уехала в Мальмё, Арне занялся посудой, а я вышел в его кабинет позвонить Бодиль. Она не отвечала, но я улыбался, слушая ее голос в автоответчике.

Я не оставил сообщений.

Вместо этого включил ноутбук и вошел в почту. Первым бросилось в глаза письмо от человека, который «знал больше, чем я думал». Кроме того, объявилась Малин Фрёсен. Ее ответ сводился к фразе: «Вполне возможно, но это случилось так давно».

Сесилия Джонссон была почти уверена. Почти, но не стопроцентно. В конце концов, это всего лишь фотография.

Мария Ханссон не ответила, но я не волновался. Она не походила на человека, который часто проверяет электронную почту.

– Две из них уже отписались, – сообщил я Арне. – Ни одна ничего не может утверждать наверняка. Та, что из Новой Зеландии, больше уверена, чем та, что из Блекинге. Боюсь, всё слишком неопределенно.

Арне сидел за столом и выжидательно смотрел на меня:

– И что ты собираешься делать?

– Точно не знаю, но…

– Но?..

– Не знаю, Арне, по-моему, мне нужно поговорить с Бергстрёмом, встретиться с ним.

– А почему ты не хочешь предоставить это Эве и полиции?

Арне хотел, чтобы я ему открылся, но я боялся лишиться его поддержки. Дураком Арне не был, многое понимал, еще больше предчувствовал. Но даже он не представлял, как много я утаил от Эвы.

Уже в постели я подумал, что должен каким-то образом обезвредить Герта-Инге Бергстрёма. Эта мысль пугала меня, но не отпускала.