— Я сейчас скажу тебе, гражданин доктор, отчего она страдает, — нетерпеливо воскликнул Симон. — Муниципальный совет оказал нам большую честь, доверив воспитание маленького Капета, но мы оба не привыкли сидеть взаперти и бездельничать. Мы целыми днями не видим перед собой ничего, кроме этого Капета, который всегда так таращит свои глаза, что просто вся душа перевертывается. Моя жена, Жанна Мария, которая теперь не может двинуться, привыкла работать и может заткнуть за пояс любую бабу. Мы оба участвовали во взятии Бастилии, были в Версале и доставили Конвенту мальчишку Капета из Тюильри. Потом Жанна Мария была всегда первой у гильотины, и, когда Сансон со своими помощниками приезжал на площадь, он всегда смотрел, тут ли гражданка Симон со своим вязаньем, на котором она отмечала число отрубленных голов. Мне сам Сансон говорил, что Жанна Мария — самая мужественная из всех женщин, она никогда не отворачивалась, сколько бы голов ни падало в корзину. Она была при том, как австриячка…

— Тише! — воскликнула Жанна Мария, быстро садясь на постели. — Не говори об этом, а то мальчик услышит и опять сделает такие страшные глаза. Не говори об этом ужасном дне; наверно, в той водке, которую мы тогда пили, был яд, потому что она до сих пор жжет мои внутренности и мое сердце. О, я умру от этого! — и она закрыла лицо руками и со стоном упала на подушки.

Симон покачал головой и тяжело вздохнул.

— Это не от того, — пробормотал он, — уверяю тебя, гражданин доктор, это не от того! Это от того, что Жанна Мария сидит без движения и без работы.

— Но если ты так уверен в этом, гражданин, почему же ты не откажешься? — спросил доктор Нодэн. — Почему ты не попросишь муниципалитет дать тебе другое место?

— Я уже два раза просил об этом, — закричал Симон, с бешенством ударяя кулаком по столу, так что на нем запрыгали все склянки, — я два раза просил об этом и оба раза получил ответ, что отечество требует, чтобы я оставался на своем посту и что никого нет, кто мог бы заместить меня.

— Это очень лестно и почетно, — заметил доктор.

— Да, но очень неприятно и тяжело, — воскликнул Симон. — Мы сидим как в плену. Мы не смеем отлучаться из Тампля, потому что с тех пор, как умер старый Капет и проклятые легитимисты называют мальчугана королем Людовиком Семнадцатым, члены Конвента очень обеспокоены. Они все боятся заговоров и опасаются, чтобы мальчишку не похитили, поэтому мы должны стеречь его день и ночь и не смеем отлучиться ни на минуту, чтобы не встретиться с другими людьми и чтобы легитимисты не подкупили нас. Мне даже не позволили пойти на большой праздник, когда захватили Тулана!

— Я согласен с тобой, гражданин, — задумчиво проговорил врач, — вся болезнь твоей жены происходит от того, что она живет здесь, в Тампле, и если она будет продолжать безвыходно сидеть тут, то она никогда не поправится.

— Да, я не поправлюсь, я все буду хворать, — простонала Жанна Мария, а затем вдруг поднялась на постели, с повелительным жестом повернулась к мужу и спросила: — Симон, доктор должен узнать, отчего я страдаю, он осмотрит мою грудь и то место, где у меня болит, но ты должен уйти.

— Ладно, ладно! — проворчал Симон — Скажите пожалуйста, какие нежности!

— Это вовсе не нежности, — серьезно проговорил доктор, — ваша жена — порядочная женщина и хочет доверить свои недуги только доктору. Иди, гражданин Симон, и не сердись на свою жену за то, что она не хочет, чтобы ты слышал то, что она скажет старику доктору.

— И не думаю, — ответил Симон, — а для того, чтобы вы оба видели, что я вовсе не любопытен и что мне вовсе не интересно знать, о чем вы будете говорить, я с мальчишкой уйду на башню и пробуду там целый час.

— Ты опять будешь бить его, — со слезами проговорила Жанна Мария, — а я услышу. Я теперь слышу все, что творится в Тампле, а когда ты бьешь мальчика, каждый удар отдается у меня в голове, и мне кажется, что она треснет.

— Обещаю тебе, Жанна Мария, что не трону его, я вовсе не буду обращать на него внимания; пусть себе играет в мячик. Эй, Капет, пойдем! Бери мячик или что хочешь; можешь играть и веселиться.

Мальчик вошел; в руках у него был мячик, но вид у него был вовсе не веселый; он молча вышел из комнаты вслед за Симоном.

— Теперь мы одни, — сказал доктор, — можешь говорить мне обо всем, что у тебя болит и чем ты страдаешь, гражданка.

— Ах, доктор, я не смею, — пробормотала Жанна Мария, — я боюсь, что ты выдашь меня мужу, а тогда мне не сносить головы.

— Я не предатель, — торжественно проговорил доктор. — Врач — что священник: он выслушивает все жалобы и признания своих больных, но всегда свято хранит эти тайны. Чтобы ободрить тебя, я скажу тебе, что знаю болезнь, которой ты хвораешь, твои мучения хуже всех страданий; тебя мучит совесть, и имя этой болезни — раскаяние.

Жанна Мария с отчаянным криком поднялась на постели и, схватив доктора за руку, крикнула:

— Ты лжешь! Это ужасная, постыдная клевета. Ты выдумал ее для того, чтобы подвести меня под нож. Я ни в чем не раскаиваюсь, моя совесть совсем чиста!

— И все же она жжет тебя адским огнем и грызет твою душу железными зубами, — мягко сказал доктор. — Не спорь, Жанна Мария, а выслушай спокойно то, что я скажу тебе. Мы будем говорить совсем тихо, чтобы даже стены не слышали нас.

Симон с мальчиком еще не вернулся с башни, когда доктор Нодэн окончил свой длинный и оживленный разговор с больной и собрался уходить.