Он почувствовал на своей руке прикосновение ее пальцев, а потом как будто издалека услышал свой собственный голос:

— Что случилось? — Голос звучал напряженно и немного дребезжал, как старая железка.

— Ты попал в аварию. Но теперь самое страшное позади. Ты в клинике в Эдинбурге.

Уму непостижимо! Как он здесь оказался и зачем? Сделав над собой еще одно усилие, он спросил:

— Какой сегодня день?

— Пятница, дорогой.

Он задумался. Пятница! Нет, это ни о чем ему не говорит.

— Как долго я здесь нахожусь?

— С воскресенья.

Воскресенье? Он заставил себя напрячься и открыл глаза. Ее лицо приобрело знакомые черты, и он невольно отметил про себя, что она ужасно выглядит. Что же произошло в воскресенье? Он отчаянно рылся в своей памяти, но обрывки воспоминаний ускользали от него. Нет, все бесполезно. Он закрыл глаза и провалился в глубокий сон.

Когда через час Гарри проснулся, Морган по-прежнему была рядом. Возле его постели появилась еще одна фигура — медсестра в белоснежном, режущем глаза халате. Гарри часто заморгал и почувствовал, как чья-то прохладная рука измеряет ему пульс.

— Вы прекрасно отдохнули! — бодро заявила сестра. — Теперь пойдете на поправку!

— Я очень хочу пить.

— Пожалуйста, только совсем немного. Один глоточек, не больше.

Сестра говорила с приятным шотландским акцентом и напомнила Гарри старую няню, которая ухаживала за ним в детстве, когда он болел. Она поднесла стакан к его губам, и капля холодной воды, смочившая пересохшее горло, показалась Гарри самым прекрасным напитком, который он когда-либо пробовал.

— Ну вот, молодчага! — похвалила его медсестра, как будто он совершил что-то выдающееся. — Сейчас придет доктор и посмотрит вас. Постарайтесь пока отдохнуть и не разговаривайте. — Она оправила край простыни и ушла.

— Я так счастлива, что ты пришел в себя, — сказала Морган.

Гарри с трудом повернул голову в ее сторону и спросил:

— Давно ты здесь?

— С того дня, как это случилось, милый, — ответила она, слабо улыбаясь сквозь слезы.

— С того дня?.. Господи, я ничего не помню.

— Ты врезался на машине в дерево на подъезде к Глен-Уркхарту, и тебя привезли сюда.

— Зачем я ехал в Глен-Уркхарт?

— Я не знаю, Гарри. Главное, ты очнулся. А теперь перестань разговаривать. Ты слышал, так велела сестра.

Гарри молча уставился в белый потолок. Мозаичное полотно его прошедшей жизни рассыпалось на сотни разноцветных, разнокалиберных кусочков, которые пока никак не удавалось собрать воедино.

— Как Дэвид? — спросил он вдруг неожиданно для самого себя.

Ему казалось, что ключ к разгадке таинственного происшествия, которое так надолго приковало его к больничной койке, должен быть где-то здесь.

— Прекрасно! Он, наверное, скоро уже начнет ползать… Гарри! Что с тобой? — побледнела Морган, увидев, что в глазах его застыл ужас, а губы вдруг мелко задрожали.

— Я все вспомнил, — ответил он медленно.

— Значит, ты все-таки видел газету? Я все объясню тебе, Гарри. Как только тебе станет лучше… — Она замолчала, поскольку он резко, с болезненным стоном отвернулся к стене. Морган успела заметить гримасу отвращения на его лице.

— Я не видел газету. Мне позвонила мама.

— Любимый, прости меня! Я хотела во всем признаться тебе сама, но не смогла. Мне нужно многое объяснить тебе, но не теперь, позже… Я действительно…

— Уходи, — прошептал он.

— Но, Гарри…

— Уходи. Оставь меня, — упрямо повторил он, поджав губы. — Убирайся вон!

В течение последующих десяти дней Гарри имел предостаточно времени для раздумий. Морган продолжала бывать у него ежедневно, но он ее демонстративно игнорировал. Стоило ей завести речь о Дэвиде, повинуясь желанию оправдаться в его глазах, как Гарри прерывал ее неизменно одной и той же фразой: «Нам не о чем говорить, Морган».

Тогда она попыталась приласкать его, окружить заботой и нежностью, возродить отношения любовного подтрунивания и трогательной восхищенности друг другом, которые некогда их связывали. Морган приносила ему подарки, развлекала последними светскими сплетнями, самыми свежими журналами, купила ему новые наушники для плеера. Раньше любое из этих проявлений внимания вызвало бы благодарную улыбку на его лице и поток изъявлений в любви. Теперь же Гарри оставался холодным и равнодушным. Казалось, их разделила высокая каменная стена, преодолеть которую невозможно. Со стороны они выглядели как чужие, не имеющие друг с другом ничего общего люди.

Доктора утешали Морган тем, что Гарри еще не вполне оправился от шока: «Дайте ему время, не торопите. Он выпишется из клиники, окажется дома, и все встанет на свои места. Главное, терпение и понимание. Как только он окрепнет физически, к нему вернутся и душевные силы». Морган ничего не оставалось делать, как надеяться на лучшее.

Персонал клиники между тем с интересом следил за газетными публикациями и жарко обсуждал вопрос о том, останется ли Гарри после всего, что произошло, мужем хитроумной американки.

Морган ни с кем не виделась и не разговаривала. Только отцу она звонила ежедневно, притворяясь, что считает своим долгом сообщать ему о состоянии Гарри, хотя на самом деле просто искала его любви и поддержки. Джо держался отстраненно и был немногословен. Во время последнего телефонного разговора он прямо заявил, что у него куча дел, и теперь, когда Гарри пошел на поправку, ей незачем так часто звонить.

Удивленная и расстроенная, Морган попыталась связаться с Тиффани, но та, по словам Глории, снова отправилась в поездку по стране. Таким образом, Морган оказалась в полном одиночестве. Никто не желал иметь с ней дела, даже количество приглашений от старых верных друзей заметно уменьшилось.

Гарри, напротив, буквально засыпали телеграммами, визитными карточками, цветами и пожеланиями скорейшего выздоровления. Друзья присылали ему ящики шампанского, бренди, корзины с экзотическими фруктами и шоколадом от «Шарбонель и Уокер», банки белужьей икры. От матери он получил открытку с видом Девона, где она по-прежнему оставалась, и краткое послание: «Рада слышать, что тебе лучше. Здесь великолепная погода. Лавиния Ломонд». Эндрю Фландерс не приписал к этому ни строчки.

Однажды утром медсестра внесла в палату к Гарри огромный букет прекрасных алых роз и передала ему записку: «Милый Гарри, я молилась о твоем выздоровлении и счастлива, что молитвы мои услышаны. Надеюсь, что скоро мы снова будем вместе. С преданной любовью, Элизабет».

Гарри спрятал записку в тумбочку, а когда Морган пришла и поинтересовалась, от кого эти розы, небрежно ответил:

— От двоюродной сестры отца. Очень мило с ее стороны, правда? Ведь мы не виделись целую вечность.