Не важно. Главное — вперед. Развернись так, чтобы тот дом все время был позади, и беги. Теперь выбирай дороги пошире, в темных кривых переулках опасно: закрутят — не выберешься. И беги, беги. Не важно, что небо над головой пугает своей бездонностью. Не важно, что от лондонского гула закладывает уши. Не важно, что здесь много народу, не важно, что на тебя смотрят, не важно, что все они в затрапезных платьях, а твое такое яркое, что все в шляпах, а ты с непокрытой головой. Не важно, что у тебя шелковые туфельки, и каждый камушек, на который ты наступаешь, причиняет боль...

Так я подгоняю себя и бегу, бегу... И только уличное движение ненадолго останавливает меня, эти мчащиеся лошади, эти несущиеся во весь опор экипажи. Добежав до очередного перекрестка, я останавливаюсь, потом опрометью бросаюсь в самую гущу экипажей и телег, и, наверное, только из-за того, что я делаю это быстро и решительно — а может, из-за того, что платье на мне такое заметное, — кучера удерживают лошадей и меня не давят. Вперед, только вперед! Помнится, какая-то собака залаяла на меня, вцепилась в юбку. Встречные мальчишки — их двое или трое — улюлюкают, потому что меня к тому времени уже шатает. «Эй, — кричу я им, держась рукой за бок, — скажите, где Холиуэлл-стрит? Как пройти к Холиуэлл-стрит?» — но, заслышав мой голос, они пускаются наутек.

Теперь я иду медленней. Перехожу оживленную улицу. Дома на ней роскошней и выше, но почему-то в глубине, через два проулка, домишки опять облезлые. Куда же теперь? Надо бы спросить, но не сейчас, потом, потом, а сейчас я должна идти, чтобы как можно больше улиц отделяло меня от миссис Саксби, от Ричарда, от мистера Иббза. Какая разница, если я потеряюсь? Я уже и так потерялась...

Потом я прохожу мимо уходящего вверх проулка, вымощенного желтым кирпичом, и вижу на дальнем его конце, поверх полуразрушенных крыш, темный купол и сияющий золоченый крест — собор Святого Павла. Я столько раз видела его на гравюрах — должно быть, и Холиуэлл-стрит где-нибудь рядом. Подобрав юбки, я устремляюсь к нему. В проулке ужасный запах, зато собор так близко! Так близко!.. Нога оскальзывается на кирпичах, они тут покрыты какой-то зеленой дрянью, и вонь с каждым шагом усиливается. Я карабкаюсь все выше — и вдруг чуть не падаю вниз, передо мной открытое пространство, я замираю и стою как вкопанная. Я думала, дальше будет улица или площадь. Но оказалось, я стою на верхней ступеньке каменной лестницы: закручиваясь, она уходит вниз, прямо в стоячую грязную воду. Я вышла на берег реки. Купол Святого Павла рядом, это верно, да только его от меня отделяет река — Темза.

Я стою и смотрю на нее, не то в ужасе, не то в восхищении. Помню, как гуляла раньше по берегу Темзы. В «Терновнике». Помню, как перекатывались ее струи, нетерпеливо бились о берег, тогда мне казалось, что река — так же, как и я, — только и ждет, чтобы вырваться из тесного русла на свободу и понестись... Я даже представить не могла, что она превратится в такое. Тягучее, как отрава. На поверхности болтается какая-то дребедень: клочья сена, деревяшки, водоросли, бумажки, тряпки, куски пробки и пустые бутылки. И не течет, как река, а как море — вздымает волны. А там, где гладь ее перережет вдруг корпус лодки или встанет стеной крутой берег — у каменных лестниц и стен и у деревянных пирсов, что торчат из воды, — она пенится, как скисшее молоко.

Смешение воды и сора; но и тут находятся люди — проворные, как крысы, они налегают на весла, напрягают паруса. То тут, то там по колено в воде, среди колышущегося мусора, бредут вдоль берега босоногие, согбенные женщины, девчонки и мальчишки, как селяне, подбирающие колоски.

Они не смотрят наверх и потому не замечают меня, хотя я минуты две стою и наблюдаю за ними. Однако вдоль всего этого берега тянутся склады, там трудятся мужчины, и как только я их заметила, они тоже увидели меня — вернее, мое платье: сначала просто смотрят, потом начинают махать мне и кричать. Я словно вдруг очнулась от спячки. Поворачиваюсь — и сбегаю по желтому кирпичному спуску назад, на улицу. Иду по ней. Я заметила мост, по которому можно добраться до собора Святого Павла, но мне все кажется, что я слишком уж низко спустилась, и не знаю, какая дорога ведет вверх, к берегу: улицы, по которым я теперь иду, узкие, немощеные, в лужицах стоялой воды. И тут тоже мужчины — такие же, как в лодках и возле складов, так же точно они пытаются привлечь мое внимание, свистят, иногда окликают, но и не трогают. Я прикрываю лицо рукой, стараюсь идти быстрей. Наконец замечаю мальчика, одетого как прислуга. «В какой стороне мост на другой берег?» — спрашиваю его. Он показывает рукой на лестницу и смотрит, как я по ней взбираюсь.

Все на меня глядят — мужчины, женщины, дети, — даже здесь, где опять людно и дорога запружена экипажами, даже здесь они смотрят. Я уж подумываю о том, чтобы оторвать кусок подола и прикрыть им голову. Или милостыню попросить. Если бы только знать, сколько надо просить — сколько тут стоит шляпка и где ее можно купить, — я бы так и сделала. Но я ничего не знаю, ничего и потому продолжаю шагать вперед. Подошвы моих домашних туфель, похоже, вот-вот оторвутся. «Не думай об этом, Мод. Если ты начнешь об этом думать, ты заплачешь». Потом дорога впереди забирает вверх, и я снова вижу маслянистый блеск воды.

Вот и мост наконец! Я прибавляю шаг. Но от быстрой ходьбы туфли скорее рвутся, и вскоре я вынуждена остановиться. Здесь, в стенном проеме у самого начала моста, есть низкая скамейка, к ней привязан пробковый пояс — его надо бросить, как предупреждает табличка, тем, кто внизу на реке нуждается в помощи.

Я присаживаюсь. Мост выше, чем мне представлялось. Я никогда не забиралась так высоко! От этой мысли у меня кружится голова. Я ощупываю порванную туфлю. Имеет ли право женщина, находясь в людном месте, на мосту, щупать свою ногу? Ответа я не знаю. Экипажи несутся мимо меня сплошной массой, быстро и непрерывно, как ревущий поток. Что, если сейчас появится Ричард? Я снова прикрываю лицо рукой. Еще минуточку — и надо идти. А как солнце печет! Еще минуточку посижу, отдышусь. Закрываю глаза. Пусть смотрят теперь — я все равно их не вижу.

Потом кто-то подходит и встает передо мной:

— Похоже, вам нездоровится.

Открываю глаза. Мужчина, довольно пожилой. Мне он не знаком. Я отнимаю руку от лица.

— Не бойтесь, — говорит он. Может, я и впрямь кажусь испуганной. — Я не хотел вас испугать.

Он касается шляпы, изображает что-то вроде поклона. Похож на друзей моего дяди. Говорит он как джентльмен, и воротничок у него белый. Он улыбается, потом присматривается ко мне внимательней. У него доброе лицо.

— Вам правда нехорошо?

— А вы мне поможете? — спрашиваю я.

Когда он слышит мой голос, выражение лица у него меняется.

— Конечно, — говорит он. — Что с вами? Болит что-нибудь?

— Не болит, — отвечаю я. — Но меня ужасно измучили... Я... — Я бросаю взгляд на экипажи и телеги, проезжающие по мосту. — Я боюсь кое-кого. Они... Так вы мне поможете? О, если бы только вы согласились мне помочь!

— Я уже сказал, что помогу. Но все это так странно! И вы, леди... Поедемте со мной?! Вы должны мне все рассказать, я все хочу знать. Ничего не говорите пока, не надо. Вы можете встать? Боюсь, вы повредили ногу. Боже, боже! Сейчас я найду извозчика.