Нарастание экспансии и углубление культурного единообразия латинского Запада в эпоху X–XIII веков отчасти было связано с развитием в Западной Европе правовых и институциональных моделей, которые легко переносились и адаптировались к иным условиям, сохраняя устойчивость к внешнему воздействию. Видоизменяясь и выживая, эти слепки, в свою очередь, преобразовывали и сами условия своего нового существования. Поддающиеся классификации схемы, такие, как инкорпорированный город, университет и международный религиозный орден, сформировались на Западе именно в период между серединой XI и началом XIII веков. Можно предположить, что многие составляющие их элементы существовали и прежде, но не были «скомпонованы» или взаимосвязаны так, как это случилось теперь. Сплав монастырского устава и рыцарского этоса породил военный орден; освобождение от податей и рынок вызвали к жизни свободный город; духовенство и гильдии дали жизнь университету. Общими для этих форм были их единообразие и способность к воспроизведению. Они стали своеобразными векторами экспансии, поскольку могли создаваться и процветать где угодно. Они показывают, как поддающаяся кодификации и трансплантации модель становилась переносчиком новых форм социальной организации по всей Европе независимо от централизованной политической тенденции. Эти формы, в свою очередь, были идеальным инструментом для тех светско-церковных союзов, о которых шла речь.

Эти социальные формы имели две жизненно важные особенности: они были конституированы и интернациональны по характеру, причем между этими чертами усматривалась взаимосвязь. Благодаря своему правовому оформлению эти социальные структуры поддавались кодификации и могли переноситься в другие, подчас чуждые условия и сохраняться там в силу известной независимости от внешних обстоятельств. Город, как следовало из бесчисленных городских хартий, штатрехте и фуэрос, представлял собой схему, комплекс определенных норм, которые вполне можно было адаптировать к местным условиям, не растворяя в них до неузнаваемости. Как отмечалось в Главе 7, германский городской закон являл модель для городов, расположенных далеко в глубине Восточной Европы, нормандские обычаи переносились в Уэльс, а фуэрос католической Испании утверждались в городах Реконкисты. Подобно городам, свои нормативные и специфические особенности имели и новые монашеские ордена XII века. По сравнению с их клюнийскими предшественниками цистерцианцы вышли на новый уровень правовой регламентации всей жизни ордена и организации международного масштаба. Цистерцианская монастырская система связывала в единую сеть сотни религиозных общин от Ирландии до Палестины. Как и в случае самоуправляемого города, новые ячейки цистерцианского братства воспроизводились с уверенностью в том, что они не только сумеют адаптироваться к среде, но и будут ее менять. В этом и заключалась формула победоносной экспансии.

Успех этих моделей в каком-то смысле сродни алфавиту. Из разных видов письменности, выработанных в ходе истории, алфавит является самым безликим. В отличие от пиктограмм буквы в алфавите не несут никакой символики сами по себе, помимо своей роли букв. Они даже не передают звуков, как в силлабической системе письма. Алфавит — это предназначенная для передачи звуков система кодировки минимальными средствами. Но в этом и его великая сила. В силу того, что элементы этой системы имеют малый набор значений, они могут сочетаться в бесконечном количестве комбинаций. Китайский иероглиф исполнен глубокого культурного значения, с ним ассоциируются определенные звуки и понятия. Начертание иероглифа и его созерцание могут быть своего рода религиозным действом. И этих многоплановых символов тысячи и тысячи. В алфавите же, напротив, нет и тридцати букв, и ни одна из них не имеет какого-то внутреннего смысла. Но как раз благодаря этому обезличиванию символов мы имеем необычайно практичную систему письма. Именно алфавитная система преобладает в мире, все больше прокладывая себе путь и в сердце Востока.

В каком-то смысле нечто подобное происходило и в средневековой Европе. Раннее Средневековье было эпохой разнообразных и богатых локальных культур и социумов. XI, XII и XIII века — это история того, как на смену разнообразию приходило единообразие, причем приходило различными путями. Распространявшиеся в описываемую эпоху культурные и политические модели были похожи на алфавит тем, что не имели привязки к конкретной местности: западный город и новые монашеские ордена являлись оттисками, клише, а это означало отсутствие какой-либо местной окраски и узких территориальных рамок. Бенедиктинцы и правящие династии Раннего Средневековья имели глубокие локальные корни, но новые организмы Высокого Средневековья переносили свои семена по воздуху. Подобно алфавиту, эти внетерриториальные, конституированные модели несли минимум базовой информации, но обладали зато максимальной практической мощью. С другой стороны, сухие модели, которые распространялись на такие расстояния, преобразовывая локальные миры, имели происхождение из конкретного места и времени, из какого-то своего локального мира. Алфавит зародился в торговых городах Леванта, инкорпорированный город и рыцарские ордена — в недрах богатой на новшества посткаролингской Европы. История распространения жизнеспособных новых моделей в XII–XIII веках является одновременно историей того, как отдельные цивилизации и социумы из множества существовавших в Средние века добивались превосходства над другими.

Нельзя сказать, чтобы этот процесс культурной диффузии и ассимиляции протекал абсолютно гладко и беспрепятственно. Он не только встречал сопротивление, но и вызывал определенное напряжение. Если франкские рыцари и католические священники несли свои культурные и социальные идеалы и привычки в разные регионы мира, то не было недостатка и в противодействии со стороны местных культур. Существовало и культурное сопротивление, и культурная ассимиляция. Для многих завоевания и экспансионистские движения Высокого Средневековья означали потерю, боль и трагедию. «Как? Разве не они запятнали нас бесчестьем? — восклицал исламский поэт Ибн Хамдис Сицилийский. — Разве не эти христианские руки превратили мечети в церкви…? Я вижу свою родину поруганной латинянами — ту, что была столь славна и горделива под властью моего народа». Валлийскому клирику Ригифарку, свидетелю нормандского завоевания Южного Уэльса в конце XI века, принадлежат похожие строки:

Коренные народы, подвергшиеся насилию со стороны католической военной аристократии, не только предавались горестям. Иногда сила реакции со стороны коренного общества была такова, что позволяла создавать жизнеспособные государства, выковывавшиеся в самом процессе сопротивления. Литовское государство появилось в ответ на немецкую угрозу и оказалось настолько жизнеспособным, что пережило даже Орденилпат и к концу Средневековья стало господствовать в Восточной Европе. Перед лицом угрозы немецких рыцарей на Балтике, язычники-литовцы предприняли ответные действия не только в виде ожесточенного военного сопротивления, но и создав более централизованную государственную структуру с унитарной династийной системой правления. Рождение этого динамичного и экспансионистского по природе политического образования было тесно связано с открытой пропагандой исконной религиозной традиции. Некоторые исследователи даже склонны считать это государство язычников крупнейшим в Европе середины XIV века. Причем государство это вовсе не было вчерашним днем: например, военные орудия в нем были не менее передовые, чем в других армиях. Литовские боги были старые, а литовские пушки — вполне новые.