до позднего вечера, и оба наших гостя с этого же утра стали проводить целые дни на репетициях».

18 декабря состоялась премьера пьесы Горького «На дне». По словам Качалова, она «принималась как пьеса-буревестник, которая предвещала грядущую бурю и к буре звала».

Но любимым драматургом, кумиром труппы Художественного театра был всё же А. П. Чехов. 17 января 1904 года, на премьере «Вишнёвого сада», было организовано чествование писателя. С приветствиями выступали представители литературных организаций, редакций и театров. Этот вечер, говорил позднее Вл. И. Немирович-Данченко, «действительно носил характер необычайной любви к поэту-драматургу, необычайной трогательности, необычайного внимания, необычайной торжественности».

Художественный театр утвердил в мировом репертуаре драматургию Чехова и Горького. Оставаясь глубоко национальным по своей сценической форме, он оказал огромное влияние на развитие театрального искусства мира. С выбором направления, принятого МХАТом, считался даже Сталин. Вот характерный пример.

В январе 1932 года вождь приехал в театр. Шёл спектакль «Горячее сердце». В антракте вождь отдыхал в правительственной комнате, которая находилась за ложей. Он сидел за круглым столиком с цветами, бутылками вина и вазами фруктов. Принимали его глава театра Вл. И. Немирович-Данченко и H. A. Подгорный.

Последний развлекал вождя. Общительный царедворец с изысканными манерами, ещё сравнительно недавно встречавший здесь же великих князей, знал, как угодить новому владыке, умел тонко и непринуждённо польстить. Вождь был доволен. Поднося спичку к своей неизменной трубке, обронил будто невзначай:

– А почему давно не идут «Дни Турбиных» драматурга Булгакова?

Будто бы и не ведал товарищ Сталин, что пьеса снята из репертуара театров всей страны. Будто не слышал того свиста и улюлюканья, которым сопровождалось распоряжение Главреперткома. Словно бы не читал в газетах призыв через всю полосу: «Долой булгаковщину!» Будто бы сам не отвечал на эпистолярный донос Билль-Белоцерковского в феврале 1929 года: «Что касается собственно пьесы „Дни Турбиных“, то она не так уж плоха, ибо даёт больше пользы, чем вреда».

Рябоватый вождь во френче с прищуром восточных глаз и загадочной улыбкой, которую прятал в усах, делал вид, что ничего этого не знает и знать не хочет. Подгорный сразу понял игру владыки и поддержал её:

– В самом деле, давно уж эту пьесу не давали… Декорации, Иосиф Виссарионович, требуют подновления…

И долгие годы Художественный театр был единственным в стране, на сцене которого шла поруганная и охаянная пьеса Булгакова. И каждый артист МХАТа знал, кому театр был обязан этим.

Четыре дня. В 1905 году будущая знаменитая актриса Алиса Коонен училась в Первой женской гимназии. Училась спустя рукава, так как была увлечена театром, а конкретно – Московским Художественным. После уроков она бежала с подругами в Камергерский переулок, чтобы взглянуть на артистов, шедших после репетиции. Вечером «провожала» их на спектакль. Тяга к людям сцены была фанатичной:

– Вся жизнь артистов была досконально известна нам. Мы знали всё не только о них лично, но и про их родственников, детей, близких. Парты наши изнутри были заклеены фотографиями Качалова, Книппер, Савицкой. Мы завели тесную дружбу с фотографами и знали, когда должны будут появиться в продаже те или иные карточки и «серии спектаклей», которых у нас ещё не было. Весной, когда в Художественном театре кончался сезон, а у нас экзамены, мы целые дни проводили в большом дворе Художественного театра, где в это время бурно кипела жизнь.

Любимым актёром гимназистки был В. И. Качалов, и однажды она решилась на то, чтобы одарить его:

– В канун Пасхи мне пришла в голову блестящая мысль преподнести Василию Ивановичу приблудившегося к нам очень миловидного белого котёнка. Я решила сделать котёнку театральный грим. Старательно нарумянила ему щёки и уши, густо, чёрной краской нарисовала брови. Я нашла, что он очень «театрален», и, повязав ему на шею розовую ленту с бубенчиком, понесла его в дом Ностица на Дмитровке, где жил Качалов. Сердце у котёнка бешено стучало, у меня тоже. Я отважно позвонила. К моему ужасу, дверь открыла не горничная, а жена Василия Ивановича. Должно быть, испугавшись страшного, нарумяненного котёнка, она попятилась, крикнула: «Уберите эту гадость!» – и захлопнула дверь перед моим носом.

А. Г. Коонен

Другое «вмешательство» Алисы в жизнь любимого артиста оказалось более серьёзным. Вскоре после убийства Баумана разнёсся слух, что Качалов получил анонимное письмо, в котором ему советовали несколько дней не выходить из дома, так как на него готовится покушение. Этот слух чрезвычайно взволновал старшеклассниц Первой женской гимназии, и они организовали «тайную охрану» артиста. Коонен повезло в её дежурство.

– Не успела я ступить вслед за Качаловым, как мимо меня прошёл какой-то подозрительный субъект: правую руку он держал в кармане и явно старался держаться поближе к Василию Ивановичу. «Вот оно, покушение!» – решила я и, бросившись к неизвестному, спросила: «Как пройти на Дмитровку?» Что-то буркнув мне в ответ, он продолжал идти за Качаловым. Увидев, что он подходит вплотную к Василию Ивановичу, я опять бросилась к нему и, стараясь задержать его как можно дольше, стала сбивчиво объяснять, что я приезжая, что мне обязательно надо попасть на Басманную, а я не знаю, где это. Пока шёл этот разговор, Василий Иванович свернул на людную Дмитровку, а «подозрительный субъект» пошёл совсем в другом направлении. Гордая тем, что так удачно справилась со своей миссией, я проводила Качалова до дома и с лёгким сердцем пошла к себе.

Вскоре Алиса была принята в труппу МХАТа, где очень сблизилась с Качаловым, как-то провела с ним четыре дня в столице, о которых оба не забывали в волнениях артистической жизни. На закате своих дней Коонен писала: «Эти озорные счастливые четыре дня в Петербурге мы потом не раз вспоминали с Василием Ивановичем. Последний раз – примерно за год до его кончины. Когда я пришла его навестить, Василий Иванович вдруг спросил:

– А помнишь четыре дня?

Они так и остались в нашей памяти под этим шифром».

«Отличная» профессия. До революции (и несколько позже) В. И. Качалов жил в Камергерском переулке. Поэтому хождение по нему не было для него процессом весьма заурядным. Но вот как-то в одну из таких прогулок он с сыном стал свидетелем картины, потрясшей его.

Артист и его сын шли по Большой Дмитровке к своему дому и неожиданно увидели на углу с Камергерским переулком трамвайный поезд из трёх платформ. Их загружали какими-то странными продолговатыми предметами. Подойдя ближе, поняли: трупы!

По обе стороны состава стояли подводы. Солдаты снимали с них трупы и, как дрова, складывали их на платформы.