— Проснитесь, Альфред, мы уже на месте, — услышал он слова Бутби. — Любопытно было бы узнать, что вы видели во сне.

Вайкери вдруг смутился. Действительно — что ему снилось? Может быть, он разговаривал во сне? Франция ему не снилась с тех самых пор — с каких «тех самых»? — да, с того момента, когда они обложили убежище Кэтрин Блэйк. Не могла ли ему сниться Элен? — спросил он себя. Вылезая из автомобиля, он снова почувствовал накатившую волну усталости и вынужден был, чтобы устоять на ногах, опереться рукой о задний бампер. Бутби, казалось, этого не заметил; стоя на тротуаре и побрякивая в кармане мелочью, он с явным нетерпением оглянулся на Вайкери. Дождь усилился. После того как Вайкери увидел окружающую разруху, погода показалась ему еще холоднее. Впрочем, после того как он выбрался на тротуар и набрал полную грудь сырого холодного воздуха, ему стало лучше.

Бутби распахнул дверь парадного и вошел в вестибюль. Дом, судя по всему, был переделан в многоквартирный — на одной стене было укреплено множество металлических почтовых ящиков. В глубине вестибюля, прямо напротив входной двери, начиналась лестница. Вайкери позволил двери закрыться у себя за спиной, и они оказались в темноте. Подняв руку, он нащупал замеченный выключатель, щелкнул... Безрезультатно.

— Здесь относятся к затемнению более серьезно, чем мы у себя на западе, — сказал Бутби. Вайкери достал из кармана плаща фонарик, вручил его Бутби, и тот затопал вверх по деревянной лестнице.

Вайкери не видел ничего, кроме контура широкой спины Бутби и желтоватого пятна тусклого света от слабенького фонарика. У него, словно у слепца, внезапно обострились все остальные чувства. В здании стоял отвратительный смешанный запах — воняло мочой, несвежим пивом, дезинфекцией, яичницей, жарившейся на прогорклом жире. Почти сразу же к запахам присоединились и звуки: кто-то лупил ребенка, одна пара шумно ссорилась, другая не менее шумно совокуплялась. В эту какофонию влились приглушенные звуки органа и хор мужских голосов. Едва успев удивиться, как это он умудрился не заметить по соседству церковь, Вайкери понял, что слышит передачу Би-би-си. Лишь после этого он сообразил, что сегодня воскресенье. За операцией «Литавры» и поисками Кэтрин Блэйк он совсем утратил ощущение времени.

Они вскарабкались на верхний этаж. Бутби обвел лучом фонарика лестничную площадку. Тощий кот сверкнул на пришельцев желтыми глазами, сердито зашипел и канул в темноту. Бутби двигался на звук радио, транслировавшего воскресную службу. Пение прекратилось, и теперь прихожане нестройным хором произносили Молитву Господу. Бутби извлек из кармана ключ и вставил его в замок. Перед тем как повернуть его и войти в квартиру, он выключил фонарь.

* * *

Они оказались в сильно запущенной небольшой комнате. Там находились незастеленная кровать, не больше, чем та, на которой спал Вайкери в своем кабинете в штаб-квартире МИ-5, крошечный закуток, где размещалась газовая плита с кипевшим на конфорке кофейником, да маленький столик, за которым неподвижно, как статуи, сидели двое мужчин, слушавших радио. Оба курили отвратительные французские сигареты «Голуаз», от дыма которых воздух в помещении был синим. Электрическое освещение было выключено, и в комнате не было иного света, кроме того, который проникал через узкие грязные окна, выходившие на задворки домов, стоявших вдоль следующей улицы. Вайкери подошел к окну и выглянул: внизу протянулся засыпанный мусором переулок. Два маленьких мальчика подбрасывали в воздух мятые консервные банки и били их палками, словно играли в крикет. Усилившийся ветер поднимал с земли обрывки газет, и они кружились над домами, как стая чаек. Бутби сразу же подошел к плите и налил пахнувший горелым кофе в две эмалированные кружки, при взгляде на которые возникало серьезное сомнение в их чистоте. Одну кружку он дал Вайкери, а вторую оставил себе. Кофе был никудышный — горький, несвежий и слишком крепкий, — но все же он был горячим и содержал кофеин.

Размахивая щербатой кружкой, Бутби представил Вайкери людей, находившихся в комнате.

— Альфред Вайкери, это Пеликан, — сказал он, указав на того, который был покрупнее и заметно старше. — Уверяю вас, это не настоящее его имя, а агентурная кличка. Боюсь, что настоящего его имени вы не узнаете. Я не уверен, что даже мне оно известно. — Он ткнул кружкой в сторону второго из сидевших за столом. — А этого парня зовут Хоук. И это вовсе не какой-то псевдоним, а как раз самое настоящее имя. Хоук работает на нас, верно, Хоук?

Но Хоук никак не отреагировал на эти слова, как будто вовсе не слышал их. Фамилия Хоук ему вовсе не подходила[36]. Он скорее походил на палку или, может быть, тростинку, но не свежую, а давно завядшую и даже подгнившую — бледный, как труп, и неестественно тоший. Его дешевый по военному времени костюм болтался на костлявых плечах, как на вешалке. Бледность его была особого рода — такими бывают люди, постоянно работающие по ночам или под землей и почти не показывающиеся на солнце. Хотя он был не старше тех юношей, которых Вайкери учил в университете перед тем, как сменить работу, его белокурые волосы заметно поредели и в них угадывалась обильная седина. Сигарету он держал на французский манер — между кончиками длинного большого и тонкого указательного пальцев. У Вайкери возникло неприятное ощущение, что он уже когда-то видел этого человека, вот только не мог вспомнить, когда и где — то ли в столовой на Сент-Джеймс-стрит, то ли там же в архиве с кипой папок под мышкой. А может быть, он покидал кабинет Бутби через ту не предназначенную для простых смертных дверь, которой в ту ночь воспользовалась Грейс Кларендон? Хоук же не смотрел на Вайкери. Он немного пошевелился, когда Бутби сделал пару шагов в его сторону, — его голова наклонилась в сторону на какую-то долю дюйма и лицо напряглось, как будто он боялся, что Бутби сейчас его ударит.

Затем Вайкери всмотрелся в Пеликана. Он с одинаковым успехом мог быть писателем или докером, немцем или французом. Возможно, он был поляком — они сейчас попадались на каждом шагу. В отличие от Хоука, Пеликан смотрел прямо на Вайкери, пристально, хоть и несколько смущенно. Глаз Пеликана Вайкери не смог рассмотреть, потому что они скрывались за самыми толстыми стеклами очков, какие Вайкери когда-либо видел. К тому же линзы были немного затемненными; вероятно, их обладатель не только плохо видел, но и плохо переносил яркий свет. Под черным кожаным пальто он носил два свитера — серый с высоким воротом и поверх него потертый бежевый кардиган, который выглядел так, будто был связан престарелой родственницей Пеликана со зрением ничуть не лучшим, чем у него. Он домусолил свой «Голуаз» до окурка микроскопической длины и лишь после этого раздавил его корявым ногтем толстого большого пальца.

Бутби снял пальто и выключил радио. После этого он посмотрел на Вайкери и спросил:

— Ну, ладно. Так, с чего же мне начать?

* * *

Хоук работал не на нас, Хоук работал на Бутби.

Бутби был знаком с его отцом. Работал вместе с ним в Индии. Как и сейчас, в контрразведке. С молодым Хоуком он встретился в Великобритании в 1935 году за завтраком, будучи в гостях в их Кентском поместье. Молодой Хоук слишком много пил и болтал, ругал своего отца и Бутби за то, что они занимаются таким грязным делом, цитировал Маркса и Ленина, как нормальные образованные англичане цитируют Шекспира, указывал пальцами на ухоженные садовые деревья, как будто те могли послужить доказательством коррупции английских правящих классов. После завтрака Хоук-старший бессильно улыбнулся Бутби и попросил прощения за отвратительное поведение сына: дети в наше время... вы же знаете... они набираются в школе такой пакости... все расходы на образование пропадают впустую...