Но даже в этом избранном ряду дарвинизм стоит особняком. Некоторые рожденные тогда фундаментальные концепции сегодня отвергнуты наукой и представляют чисто исторический интерес. Другие давно стали чем-то само собой разумеющимся и бесспорным, основами «школьной» науки. И только теория Дарвина по-прежнему находится в центре общественного внимания, вызывая жаркие споры. За прошедшие с тех пор полтора века ее бессчетное число раз объявляли несостоятельной, опровергнутой, устарелой, тривиальной; чуть ли не каждое новое десятилетие рождало теории, претендующие на роль альтернативы дарвинизму. И в эти же самые полтора века ее основные положения то и дело пытались приложить к самым разным предметам и проблемам, расширить область ее применения, положить ее в основу всеобъемлющей философии и даже перестроить на ее основе человеческое общество. Трудно назвать другую естественнонаучную теорию, так сильно повлиявшую не только на всю науку (включая гуманитарные дисциплины), но и на культуру общества в целом.

Здесь мы попробуем рассмотреть хотя бы наиболее «горячие» точки соприкосновения дарвинизма с другими фундаментальными науками и иными областями интеллектуальной деятельности.

Как уже говорилось, «Происхождение видов» содержало два относительно независимых фундаментальных утверждения — собственно идею эволюции и идею естественного отбора как ее механизма. Успех книги, а затем и дальнейшие успехи дарвинизма в осмыслении и истолковании биологических явлений немало способствовали бурному росту популярности обеих идей в самых разных интеллектуальных областях — в том числе и весьма далеких от той, в которой они родились.

Судьбы эволюционной идеи за пределами биологии мы коснемся лишь в самой малой степени. Скажем лишь, что вторая половина XIX века стала временем расцвета «эволюционной школы» в философии, истории, социологии, этнографии и ряде других областей гуманитарного знания. Явление это чрезвычайно интересное, но даже самый краткий рассказ о нем вышел бы далеко за рамки темы этой книги. К тому же, как ни велика роль теории Дарвина в массовом увлечении эволюционной идеей, к началу «дарвиновской революции» эта идея была уже хорошо знакома европейской культуре и европейской гуманитарной мысли. Даже труды, ставшие затем классикой «эволюционной школы» в гуманитарных науках («Общая история культуры человечества» Густава Клемма, социологические работы Герберта Спенсера и другие), начали появляться еще до выхода «Происхождения видов». Можно сказать, что к середине XIX века гуманитарные науки уже сами доросли до эволюционного подхода, и неожиданная и стремительная победа этого подхода в естествознании лишь облегчила и ускорила уже начавшуюся аналогичную революцию в гуманитарных дисциплинах.

И все же об одной из гуманитарных дисциплин нужно сказать подробнее. Во-первых, именно в этой области роль эволюционной идеи оказалась особенно велика, а достигнутые благодаря ей результаты не утратили своего значения и по сей день. Вторая же причина, побуждающая меня обратиться к этому сюжету, надеюсь, будет ясна из него самого.

Контрольный опыт эволюции

История сравнительного языкознания (или, как его еще называют, компаративистики) как научной дисциплины начинается в 1786 году, когда английский судья и филолог-любитель Уильям Джонс, побывав в Индии и ознакомившись там с текстами на санскрите, обнаружил, что грамматикой и лексикой этот язык удивительно похож на древнегреческий и латынь. И резонно предположил, что все эти языки «произошли из одного источника, который, по-видимому, уже не существует». Гипотеза Джонса (кажущаяся сегодня тривиальной) довольно долго была предметом споров. Однако к середине XIX века идея родства индоевропейских языков и их происхождения от некоего языка-предка не только прочно утвердилась в лингвистике, но и начала приносить вполне ощутимые научные плоды. В частности, немецкий филолог Якоб Гримм (знакомый всем нам с детства по сборнику народных сказок, составленному им и его братом Вильгельмом) установил законы соответствия между общегерманскими согласными и их индоевропейскими «предками». Оказалось, что можно не только доказать родство той или иной пары слов в разных языках, но и однозначно определить, как звучало слово, от которого они оба произошли. Иначе говоря — реконструировать давно вымершее слово из языка-предка.

Тем не менее (а может быть, именно потому, что сравнительное языкознание уже само кое-чего достигло в понимании эволюции своего предмета) появление теории Дарвина оказало огромное влияние на эту науку и стало мощнейшим стимулом для ее развития. Именно дарвинизм вдохновил в 1861 году немецкого филолога Августа Шлейхера (одна из работ которого так и называлась — «Теория Дарвина и наука о языке») на небывало дерзкий шаг: реконструировать не отдельные слова, а праиндоевропейский язык целиком[228].

Как и в зоолого-ботанических реконструкциях того времени, в творении Шлейхера многое было домыслено — так, ничего не зная о порядке слов в реконструируемом праязыке, он просто взял за образец латинскую фразу. Но результат поражал воображение: одно дело — теоретически предполагать, что почти все языки Европы происходят от одного древнего языка, и совсем другое — вдруг услышать этот тысячелетиями пребывавший в небытии язык, от которого не осталось никаких материальных следов и даже сам факт существования которого исчез из памяти людей. Шлейхер написал на нем басню, которая, несмотря на выявленные в ней позднее ошибки и анахронизмы, до сих пор входит во все учебники компаративистики.

В последующие десятилетия компаративистика стала самой популярной и быстро развивающейся областью лингвистики и «самой точной из всех гуманитарных наук». Был определен круг индоевропейских языков, в который вошли не только языки Европы и севера Индостана (народы южной Индии говорили на других, дравидийских языках), но и персидский, таджикский, осетинский, армянский, албанский, а также ряд вымерших языков — скифский, фракийский, прусский. Обнаружились родственные связи и неиндоевропейских языков: в алтайскую языковую семью вошли тюркские, монгольские и тунгусо-маньчжурские языки, в семито-хамитскую[229] — иврит, арабский, берберский и языки древнейших цивилизаций: древнеегипетский, ассиро-вавилонский, финикийский. У венгерского языка, непохожего ни на кого из соседей, неожиданно отыскалась близкая родня в Западной Сибири — языки хантов и манси. Торжеством компаративистики стало в начале ХХ века доказательство индоевропейской природы (а затем и успешная расшифровка) «тохарских» языков, тексты на которых были найдены в Синьцзяне, и древнехеттского языка, полностью исчезнувшего к 1200 г. до н. э. Реконструкция хеттского языка, помимо всего прочего, продемонстрировала предсказательную силу компаративистских концепций. Дело в том, что еще в 1878 году знаменитый лингвист Фердинанд де Соссюр постулировал существование в древнейших индоевропейских языках особых ларингальных согласных. Ни в одном современном индоевропейском языке их нет, не было их даже в древнегреческом и латыни. Но в 1920-х годах польский ученый Ежи Курилович доказал, что они были в древнехеттском.