— Потому что я олицетворение ее провала. Тот, кого ей не удалось подчинить. И я обладаю определенными способностями.

Джулия покраснела, сама не зная почему.

— Когда Энн узнала, что я был боксером и членом Оксфордского фехтовального клуба, она так и вцепилась в меня. К сожалению, у нас оказались общие увлечения.

Джулия инстинктивно дотронулась до бугорка на затылке.

— Габриель, я не могу находиться рядом с тем, кто дерется. Кто машет кулаками… неважно, в гневе или ради спортивного интереса. Я еще могу понять твою тягу к фехтованию. Но бокс…

— Между прочим, настоящий боксер никогда не распускает руки и кулаками машет только на ринге. А поднимать руку на женщин… мне такое вообще несвойственно. На женщин я влиял силой своего обольщения. Энн была исключением. Если бы ты знала все обстоятельства, ты меня простила бы.

— Габриель, я еще не все сказала. Я не могу находиться и рядом с тем, кто позволяет себя бить. Я боюсь жестокости. Можешь считать это слабостью, но, пожалуйста, пойми меня.

— Джулианна, я тебя отлично понимаю. Я думал, что «шоковая терапия», предлагаемая Энн, поможет мне разобраться с ворохом моих проблем. — Он грустно покачал головой. — Джулианна, самый тяжелый и болезненный момент я пережил сегодня. В ресторане. Точнее, в кладовке, где мы оказались. Мне было неимоверно тяжело смотреть тебе в глаза и подтверждать то, что ты услышала от Пола. Я безумно жалел, что у меня такое прошлое и что мой жизненный путь не был таким прямым, как твой.

Руки Джулии двигались сами собой. Слезы тоже явились без ее приглашения.

— Одна мысль, что кто-то причиняет тебе боль… обращается с тобой, как с животным… — Она шумно всхлипнула. — Мне все равно, был у тебя с нею секс или нет. Мне все равно, оставила ли она шрамы на твоем теле. Но мне невыносима мысль, что тебе делали больно… поскольку ты сам этого хотел. — (Габриель плотно сжал губы и промолчал.) — Мне худо, мне тошно от одной мысли, что ты кому-то позволял себя бить. — По ее щекам катились крупные слезинки. — Ты заслуживаешь, чтобы к тебе относились только по-доброму. И мужчины, и женщины. — Тыльной стороной ладони Джулия порывисто смахнула слезы. — Обещай мне, что никогда не вернешься к ней или к такой, как она.

— Я уже обещал, что тебе не придется делить меня ни с кем. Свое обещание я выполняю.

Джулия замотала головой, словно этого ей было мало.

— Я говорю про… навсегда. Даже после меня. Обещай.

— Ты так говоришь, словно уже знаешь, что у меня может быть какая-то жизнь после тебя.

Она опять смахнула слезы.

— Обещай, что больше никогда не прибегнешь к такому жуткому способу самонаказания. Что бы ни случилось.

Габриель скрежетнул зубами. Такого поворота в их разговоре он никак не ожидал.

— Обещай мне, Габриель. Я больше ни о чем тебя не стану просить, но обещай мне это.

Он почувствовал, что балансирует на грани. Одно его слово может все спасти или все безвозвратно разрушить.

— Обещаю.

Джулия уронила голову на плечо. Она не испытывала ничего, кроме колоссальной усталости. Ее лицо то краснело, то бледнело. Пальцы теребили складки платья. Ее состояние было очень далеко от заурядной женской истерики. Она не капризничала и не разыгрывала сцену, и потому Габриелю было особенно тяжело видеть ее в таком состоянии.

Кареглазый ангел оплакивал демона. Сама мысль о том, что кто-то может причинить демону боль, заставляла ангела безутешно рыдать.

Габриель молча подхватил Джулию и посадил себе на колени. Он крепко обнял ее, прижав ее голову к своей груди.

— Джулианна, довольно слез. Я видел столько твоих слез, что хватит на несколько жизней, — шептал он. — А я не стою ни одной твоей слезинки. — (Она молчала.) — Наверное, зря я тогда попался на твоем жизненном пути. Лучше бы ты встретила хорошего парня, своего ровесника, за которым не тянулось бы мрачное прошлое. Зачем тебе такой порочный Калибан, как я?

— Бывают моменты, когда я ощущаю тебя своим ровесником. Наивным, невинным парнем.

— Неужели? — удивился Габриель. — И когда это бывает? Расскажи.

— Когда ты обнимаешь меня. Когда гладишь мои волосы. Когда мы лежим с тобой в постели.

Странно, но от этих слов Габриель испытал не радость, а жгучую волну боли и стыда.

— Джулианна, я не смею просить тебя ни о чем. Теперь, когда тебе открылись мои жуткие стороны, ты вольна решать, хочешь ли оставаться со мной. Одно твое слово — и я навсегда исчезну из твоей жизни и никогда не буду напоминать о себе. И не бойся никакой мести с моей стороны, если ты меня отвергнешь. — Сейчас ему было достаточно того, что она не пыталась спрыгнуть с его колен. — Я знаю: у меня скверный характер. Ты справедливо упрекала меня в стремлении все держать под контролем… Но я бы никогда не сделал с тобой то, что делает она. Я бы пальцем тебя не тронул… нет, тронул бы, потому что иначе мне тебя невозможно ласкать. — Говоря это, он вел большим пальцем по ее запястью.

— Меня больше тревожило то, что Энн делала с тобой, — сказала Джулия.

— Обо мне давно уже никто не тревожился.

— Неправда. Твоя семья. И я. Еще до приезда в Торонто я каждый день думала о тебе.

Габриель осторожно поцеловал ее в губы. Джулия ответила на его поцелуй.

— Я далеко не всегда был разборчив в выборе женщин. Но я никогда не издевался над ними и не мучил их. Я доставлял им не боль, а страстное наслаждение. Сейчас ты можешь это принять на слово. Когда-нибудь я с радостью покажу тебе эту сторону своей жизни. Постепенно, без спешки.

Джулия жевала щеку, подыскивая нужные слова:

— Габриель, мне тоже нужно тебе кое-что рассказать.

— Что?

— Я не настолько невинна, как ты думаешь.

— Ты что, решила меня пожалеть и наговорить на себя? — с раздражением спросил он.

Джулия опять закусила губу.

— Прости, Джулианна. Ты застала меня врасплох.

— У меня был парень.

— Так это для меня не новость. Ты говорила.

— Мы с ним делали… ты, наверное, понимаешь.

— Что вы с ним делали? — вырвалось у Габриеля, но он тут же спохватился: — Не надо рассказывать. Мне этого не надо знать.

— Я не настолько невинна, как была в нашу первую встречу. Я хочу сказать… у тебя обо мне идеализированное и ложное представление.

Габриель снова задумался, хочет ли он услышать то, что вырвется у нее в порыве откровенности. Естественно, все эти шесть лет она не могла сидеть в башне из слоновой кости и вздыхать, мечтая о встрече с ним. Но сама мысль, что кто-то требовал от нее наслаждений, что кто-то прикасался к ней… наверное, даже лапал ее… эта мысль его бесила. Нет, не надо ему ее исповедей.