Д. встретил Гошу на улице. Гоша был трезв и печален. Вероятно, потому он и был печален, что был вполне трезв. Он нёс очень старенькую холщовую сумку с потёртыми углами. Одна из ручек была порвана и завязана небрежным узлом. В сумке что-то стеклянно постукивало. Видимо, бутылки.

– Здравствуй, кореш! – произнёс Гоша.

– Здравствуй, Гоша! – произнёс Д.

– Как поживаешь, кореш?

– По-прежнему поживаю, без перемен.

– И я по-прежнему поживаю, без изменений. А на фига они, изменения? И так хорошо.

– Вот и я думаю, что перемены ни к чему.

– Мы с тобой консерваторы, Фёдор Михалыч!

– Да, получается, что мы с тобой консерваторы, Гоша.

– А как твои рыбки?

– Одна умерла. Похоронил её позавчера. В общем, неважно…

– Я тебе сочувствую, кореш! Не горюй. Жалко рыбёшку. Но что поделать – все мы там будем, и рыбки, и птички, и кошки, и человеки. Такой уж получается расклад, такие уж сволочные у природы законы.

Гоша скорбно помолчал.

– Слушай, Достоевский, – продолжил Гоша, – а не найдётся ли у тебя на малыша? Надо же помянуть живую тварь! А то как-то не по-божески. Возьмём по полкружки и дольём водкой. Посидим на скамеечке, побалакаем. А?

Зашли в магазин. Д. купил маленькую. Отправились к пивному ларьку. Когда пиво было налито, спрятались за ларёк. Гоша ловко и очень профессионально раскупорил бутылку.

– Только мне немножко! – попросил Д.

– Немножко так немножко, – добродушно пробурчал Гоша и отпил из кружки, чтобы поместилась водка. Д. хотел было чокнуться, но Гоша отвёл свою кружку в сторону.

– Ты что? На поминках же не чокаются! Царствие небесное новопреставленной. Ты её похоронил, что ли?

– Похоронил.

– Вот и правильно. Такую замечательную рыбину грех коту отдавать. Хорошего ей лежания! Да будет земля ей пухом!

В два приёма Гоша опорожнил кружку, крякнул и стал ждать, когда выпьет Д.

Пошли в скверик, уселись на скамеечку, закурили и стали «балакать».

– Вот ты умный, Д., – начал Гоша, – так объясни ты мне, пожалуйста. Почему у одних жизнь как жизнь, вполне человеческая, приличная жизнь. А у других жизнь собачья. Да что там – собачья! У многих собак нынешних жизнь шикарная, райская, падлой буду, жизнь! Я, конечно, по закону тунеядец, но я же не дармоед! – Гоша потряс сумкой, в которой звякнули бутылки. – Почему у одних всё так гладко в жизни, всё как надо, а у других всё через пень-колоду, и всякая хренотень на них валится со всех сторон, и всю жизнь они в дерьме по колено бродят, и все их посылают, и нет у них ни дома, ни жены, ни детишек, и не на что им кружку пива купить, и все говорят им: хоть бы вы сдохли! Нешто они виноваты, что на свет родились? Нешто они виноваты, что на этом свете обгаженном местечка для них не нашлось? Нешто они виноваты в том, что они такие, как есть, а не другие какие-нибудь? Уж если они такие, то для чего-то, ё-моё, это нужно! Почему же такая херня получается, ответь ты мне, Д., если ты умный!

К скамейке подлетела стайка воробьёв. Воробьи выжидательно и с надеждой поглядывали на разглагольствовавшего Гошу и на молчащего Д.

Д. сказал:

– Ты, Гоша, посиди тут, а я схожу в булочную – она тут рядышком. Надо воробьёв покормить. Видишь – они голодные.

– Вместе сходим, – сказал Гоша, – фиг ли я тут сидеть-то буду один?

Пошли в булочную. Д. купил батон. Вернулись в скверик и снова уселись на скамейку. Воробьи не улетели – ждали, когда вернутся с батоном.

– Умные, паразиты! – сказал восхищённый Гоша. – Всё рубят – будь здоров! Уважаю я этих птиц.

Д. принялся крошить батон. Воробьи хватали крошки на лету и отнимали их друг у друга. То и дело возникали драки, хотя еды было достаточно – её хватило бы всем.

– Так вот я и думаю – отчего такая херня получается? – продолжал Гоша. – И вообще – что главное в жизни? Вот для воробьёв главное – пожрать вдоволь. Ну ещё воробьиху помять, конечно. Только они этим весной занимаются. Сделали своё дело и успокоились. У людей с этим хуже. Мы весь год бабами озабочены. И весной, и летом, и осенью, и зимой. Такими уж нас природа падла сотворила. Так, может, бабы и есть главное в жизни? Как ни верти, а без них и впрямь не обойтись. У некоторых, правда, другие увлечения бывают. Вот, к примеру, ты дело себе какое-то придумал. А те, которые без дела?

Д. раскрошил воробьям ещё один ломоть батона.

– Я думаю, Гоша, что главное в жизни – наслаждение. К нему мы постоянно стремимся, о нём непрестанно помышляем, им с жадностью упиваемся, в него с головою ныряем. Те, кому наслаждений не хватает, частенько бывают озлоблены на ближних, дальних и на весь мир. А те, у кого наслаждений избыток, нередко захлёбываются ими и погибают. Разные доступны человеку наслаждения – простейшие, не очень простые и очень сложные, изощрённые, утончённые, редкостные. Простейшие – это вкусная еда, хорошая выпивка и соблазнительная женщина. Если тебе хочется спать, ты наслаждаешься сном. Если тебе надо помочиться, ты наслаждаешься и этим. Такие удовольствия всем доступны. Не очень простые наслаждения – это любимое занятие, творчество, так сказать, и ещё – красота природы, и ещё – красота искусства, и ещё – общение с хорошими людьми, и ещё – чистая совесть. Есть также любители славы и власти. Это, пожалуй, самые опасные наслаждения. Но устоять перед ними дьявольски трудно. Тьма народу из-за них погибла. И погибнет из-за них ещё тьма. Ты вот, Гоша, говорит, что нет для тебя ничего слаще свободы. Свобода – это тоже не очень простое наслаждение. Не всем людям оно доступно. Одним – потому что не было у них никогда свободы и они понятия не имеют, что это такое. Другим – потому что не нужна им эта свобода, с нею у них одни только хлопоты и никаких радостей. А для третьих куда приятнее простейшие удовольствия, и на свободу они плевать хотели. Очень сложные наслаждения – это наслаждения страданием, мученьями всевозможными.

– Ну это ты, Д., загнул! – воскликнул Гоша. – Как же можно мученьями наслаждаться?

– Ещё как можно! Вот, к примеру, когда женщина рожает, она испытывает муки страшные, но при этом она и радуется, и наслаждается. Или – безответная любовь. Это, брат Гоша, тоже штука непростая. Вроде бы мучение, но сколько в нём сладости! Сколько в нём красоты невыразимой! Какая в нём поэзия! Или предают себя казни за правое дело. Здесь тоже и муки, и сладость особая, и даже восторг некий, ни с чем не сравнимый.

– Неужели, Д., предавали тебя жестокой казни за правое дело? Что же ты скрывал-то, ё-моё!

– Конечно, не предавали, но знаю я, что это великое удовольствие. Вот об этом самом и пишет обожаемый тобою Шопенгауэр. Он, конечно, не дурак. Наслаждений-то в жизни не так уж много, а страданий – избыток. И для того чтобы не отчаяться, надо находить радость в страданиях, надо приучить себя страдать и терпеть. Монахи умели это делать. А самое изощрённое наслаждение – конечно же, наслаждение смертью.