— Что это за язык?

— Древний язык. Лишь немногие теперь могут прочесть его. — Старик указал на первую строку. — Здесь написано: «Повествование о падении Канедиаса, третий из трех».

— Третий из трех?

— Из трех свитков, я предполагаю.

— А где еще два?

— Утрачены.

— Хм.

Глокта взглянул в бесконечную тьму книгохранилища: «Удивительно, если хоть что-то не пропало в этих дебрях».

— О чем здесь еще говорится?

Старик-библиотекарь вгляделся в непонятные письмена, скудно освещенные трепетным светом единственной свечи. Он провел дрожащим пальцем по пергаменту, беззвучно шевеля губами.

— «Велика была их ярость».

— Что?

— Это начало: «Велика была их ярость». — Он медленно принялся читать: — «Маги преследовали Канедиаса, обратили в бегство верных ему. Они разрушили его твердыню, обратили в руины его дома и перебили его слуг. Сам Делатель, тяжко раненный в битве с братом Иувином, нашел убежище в своем Доме». — Старик развернул следующую часть свитка. — «Двенадцать дней и двенадцать ночей маги обращали свой гнев на врата, но не могли оставить на них следа. Затем Байяз нашел путь внутрь…»

Адепт разочарованно провел рукой по пергаменту: сырость или что-то еще оставило на нем пятно, так что знаки в следующих строках расплылись, и их невозможно было прочесть.

— Я не могу разобрать… — проговорил он. — Кажется, что-то насчет дочери Делателя…

— Вы уверены?

— Нет! — отрезал старик. — Не хватает целого куска!

— Тогда оставьте его! Читайте с того места, где вы можете быть уверены.

— Хорошо, посмотрим… «Байяз преследовал его до самой крыши, и сбросил его оттуда». — Старик шумно прокашлялся. — «Делатель упал, пылая огнем, и разбился о мост, что был внизу. Маги искали семя вверху и внизу, но не нашли его».

— Семя? — недоуменно переспросил Глокта.

— Больше здесь ничего не написано.

— Какого черта это может значить?

Старик откинулся на спинку кресла. Он явно наслаждался редкой возможностью побеседовать на тему, которую знал досконально.

— Это означает конец эпохи мифа и зарождение эпохи разума. Байяз, маги — они олицетворяют порядок. Делатель же — фигура богоподобная: суеверие, невежество, я не знаю, что еще. В его образе должна быть доля истины. В конце концов, кто построил эту здоровенную чертову башню?

И он разразился дребезжащим смехом.

Глокта не нашел в себе сил указать адепту, что он уже изрекал эту самую шутку несколькими минутами раньше.

«И она уже тогда была несмешной. Повторение — проклятие старости».

— Так что же насчет семени?

— Не знаю. Магия, секреты, могущество? Это метафоры.

«Метафоры не произведут впечатления на архилектора. Особенно такие туманные».

— Больше там ничего нет?

— Есть еще небольшое продолжение, давайте-ка посмотрим… — Старик снова опустил взгляд на письмена. — Он разбился о мост, они искали семя…

— Да, да, все это уже было!

— Терпение, инквизитор! — Сморщенный палец старика водил по строчкам. — «Они запечатали Дом Делателя. Они погребли павших, в том числе Канедиаса и его дочь». Это все. — Он вгляделся в страницу, его палец дрожал на последних буквах. — «И Байяз взял ключ». Это все.

Брови Глокты взлетели вверх:

— Что? Что там было в последней фразе?

— Они запечатали врата, погребли павших, и Байяз взял ключ.

— Ключ? Ключ от Дома Делателя?

Адепт-историк сощурился и еще раз взглянул на страницу.

— Так здесь написано.

«Но никакого ключа нет! Башня уже много веков стоит запечатанная, все это знают. У нашего самозванца ключа не окажется, не сомневаюсь. — По лицу Глокты медленно разлилась улыбка. — Конечно, слабо, очень слабо, но если подать все как следует, если правильно поставить ударение, и этого может хватить. Архилектор будет доволен».

— Я заберу это с собой. — Глокта подтянул к себе древний свиток и начал сворачивать его.

— Что? — Глаза адепта расширились от ужаса. — Вы не можете!

Шатаясь, он с огромным трудом поднялся с кресла — даже Глокте это движение далось бы легче. Ворон снялся с места одновременно с хозяином и принялся неуклюже описывать круги под потолком, хлопая крыльями и яростно каркая. Но Глокта игнорировал их обоих.

— Вы не можете взять его! Это невосполнимо! — хрипло причитал старик, безнадежно пытаясь перехватить свиток.

Глокта широко развел руками:

— Остановите меня! Ну, что же вы? Мне бы хотелось на вас посмотреть! Только представьте себе — мы, двое калек, барахтаемся среди книжных полок, вырываем друг у друга древний клочок бумаги, а ваша чертова птица летает над нами и гадит на нас! — Он захихикал. — Не слишком достойное зрелище, вы не находите?

Обессиленный адепт-историк рухнул обратно в кресло, тяжело дыша.

— Никому больше нет дела до прошлого, — прошептал он. — Они не видят, что без прошлого нет будущего.

«Какая глубокая мысль!»

Глокта сунул свернутый пергамент в карман и повернулся, чтобы уйти.

— Кто позаботится о прошлом, когда меня не станет? — продолжал старик.

— Какая разница? — откликнулся Глокта, направляясь к лестнице. — Уж точно не я!

Уже целую неделю каждое утро Логена будил гомон толпы. Шум начинался спозаранку и выдергивал северянина из сна — громкий, словно рядом шло сражение. Когда Логен услышал его в первый раз, он так и решил, что идет сражение. Теперь он знал: это всего-навсего их треклятый дурацкий спорт. Закрытое окно немного уменьшало шум, но духота вскоре становилась невыносимой. Приходилось выбирать: либо спать мало, либо совсем не спать, и Логен волей-неволей оставлял окно открытым.

Чертыхаясь, он протер глаза и вылез из постели. Еще один жаркий, нудный день в Городе Белых Башен. В дороге, в диких краях, он был готов ко всему, едва проснувшись, но здесь все было по-другому. Утомление и жара делали его медлительным и ленивым. Он протащился через порог в гостиную, зевая во весь рот и потирая рукой подбородок.

И застыл на месте.

В гостиной находился какой-то человек. Незнакомец. Сцепив руки за спиной, гость стоял у окна, облитый солнечным светом. Невысокий и стройный, с волосами, остриженными почти наголо, и шишковатым черепом, в необычной дорожной одежде: поблекший кусок материи, несколько раз обернутый вокруг тела.

Не дав Логену времени заговорить первым, человек повернулся и проворно подскочил к нему.