Белогорский посмотрел газетку, прочел на последней странице тираж — 10 000 экземпляров, и, зевнув, сказал:

— Я вас должен огорчить, юноша. Свою рекламу «ARZT» вам не доверит. Мы не даем рекламу в изданиях тиражом менее 50 тысяч. К тому же у вас тут столько всякой ахинеи понаписано… Ваша заметка, правда, приятное исключение. Тут все по документам, по крайней мере, можно проверить, откуда и что вы брали.

Мне стало немножко стыдно, потому что я как-то не удосужился прочесть, что же там моим именем подписали. Пришлось сделать умное лицо и сказать:

— Вы знаете, Вадим Николаевич, я вовсе не собирался предлагать вам платную рекламу. Просто приятно было бы заполучить к себе на полосу знаменитость.

— Ну уж, — самодовольно поскромничал Белогорский. — Я не жажду шумной известности. Знаете ли, ко мне на прием и так записываются за месяц. У меня, к сожалению, не так много толковых помощников, а бестолковых я вообще не держу. Поэтому за день мы можем обследовать и продиагностировать не более пятидесяти человек. При этом все наиболее сложные случаи мои ассистенты направляют ко мне. Я очень сильно устаю, у меня явный перерасход биоэнергии. Вот и сейчас, как видите, приходится восстанавливаться. А на сеансы экстрасенсорного лечения энергии расходуется примерно втрое больше, чем на диагностику. А если вы прибавите мне еще десять тысяч пациентов, то я, пожалуй, сам загнусь.

Он постучал по виску указательным пальцем правой руки, и я увидел на этом пальце перстень с минусом… Вот те крест — еще минуту назад его там не было! Но даже не это было самое интересное.

Минус на перстне был не выпуклый, а вогнутый. То есть вовсе не тот, что по записям Будулая был увезен в Спитак башенным стрелком Аветисяном, а тот, который должен был находиться в Гудермесе, у гражданина Мугуева Бимболата… Или дед Бахмаченко что-то перепутал по старости, или у господина Белогорского находилось ДВА перстня!

Впрочем, покамест я видел только один. То, что старый Будулай вполне мог перепутать выпуклый минус с вогнутым, мне казалось очень даже допустимым. Все-таки у него в тетрадке были только адреса, а кто какой перстень куда повез, он мог забыть.

В общем, разевать роток пока не следовало, да и пялиться на перстень — тоже. Гражданин Белогорский, он же Вайсберг, мог оказаться очень догадливым, особенно если уже кое-что понимал в перстеньках. Надо было продолжать гнуть свою линию…

— Вадим Николаевич, — сказал я с превеликой грустью, — поскольку все мои профессиональные надежды вы разрушили, то остается уповать на то, что вы не откажете мне в помощи…

— Я подаю милостыню только по выходным, — ласково улыбнулся Белогорский. В другое время и в другом месте он, конечно, уже схлопотал бы за это по морде. Но в это время и в этом месте так поступать было неразумно.

— Ты не так его понял, Вадим! — вмешался коллега Салливэн, которому явно не нравилось поведение мистера Белогорского. — У него серьезная проблема, и она должна тебя заинтересовать.

— Хорошо. Что за проблема?

— В этого парня перешла память одного из ребят, который вытащил меня из джунглей.

— По каналам КГБ? — усмехнулся Вадим.

— Не смейся. Я тоже подумал о КГБ, но это что-то другое. В нем сидит один из солдат моей роты, который рассказал мне все о том, что мы пережили 20 с лишним лет назад. Понимаешь, невозможно все это выспросить, чтобы пересказать. Надо было там быть…

— …Или привезти сюда твоего однополчанина, — съехидничал Вадим.

— Нет, — покачал головой Салливэн, — я понимаю, что можно вынуть из мозга многое, но не до такой степени. К тому же разве сейчас есть КГБ? Это же призрак, тень былого величия…

— Хорошо, — сказал Вадим.

Тут он впервые поглядел не сквозь меня, а на меня. Мне стало очень и очень неприятно. Так смотрят на существо до жути мелкое и ничтожное, легко уничтожимое, но любопытное. Впрочем, увидев у меня в лице нечто похожее на пролетарскую ненависть, этот гад почуял что-то для себя опасное. Не думаю, что он сразу же рассек, зачем я сюда приперся, но неожиданно и тон его, и обращение резко изменились.

— Знаете, ребята, — широко улыбнулся наследник врачей-чекистов, — не обращайте вы на меня внимания. Я же любитель выпендриваться. Вы плавки привезли? Можно, конечно, и без, но тогда сюда сбежится толпа баб из дачи напротив. Им всем под полтинник, и они не ощущают ничего, кроме того, что уже состарились. Будет кипеж и вой по поводу нравственности. Все мое ворчание — от перегрева.

— Мы только что с пресс-конференции, — объяснил Салливэн, — очередная компартия образовалась…

— Ужас, — всплеснул руками Белогорский, — спать ночами не буду… Что ты, Селиван, по таким тусовкам ползаешь? Все, коммунизм кончился. Проданный товар обратно не принимается. Вон МММ прижимают, об этом надо писать…

— Все это не так интересно. Это для вас финансовые скандалы — новость. У нас они интересуют только специалистов. А коммунизм — это любопытно. Тем более что в прошлом году дело дошло до стрельбы. Там, где стреляют — интересно.

«И больше платят, — добавил я мысленно за Салливэна, — ждет небось, сукин сын, что мы тут вторую гражданскую начнем. Во интересно-то будет!»

Я вспомнил, как помрачнел Чудо-юдо, когда вырубилось телевидение, и как начал один за другим набирать телефонные номера. Мишка тогда был в каком-то Париже, а мне с Лосенком он приказал быть в готовности номер один. Однако к полуночи он вдруг позвонил и сказал почти спокойно: «Все это не серьезно. Ложитесь спать и не волнуйтесь». А с утра я, попивая кофе и радуясь дополнительному выходному, смотрел по TV-6, как танки стреляют по «Белому дому», как он медленно разгорается и начинает полыхать. Но за кого был Чудо-юдо в этой заварухе — я и поныне не могу догадаться. Может быть, за всех сразу.

— Ну, так вы не хотите искупаться, джентльмены? — произнес Вадим. Я бы хотел, но у меня была шибко покусана рука, и мочить ее лишний раз я был не в настроении. Кроме того, лишние царапины — лишние вопросы.

Мы с Утенком, который заявил мне приватно, что не знает степени очистки здешней воды и потому в нее не полезет, остались на месте, а экстрасенс плюхнулся в бассейн. Пока он бултыхался, Салливэн сообщил мне по секрету, что поймал в этом бассейне, как он выразился, «паховых насекомых» и с тех пор очень осторожно относится ко всем русским бассейнам. Я скромно предположил, что мистер Белогорский, очевидно, не разборчив в знакомствах. Тогда Утенок заметил, что скорее всего это площицы не разбираются в людях.

— Вы все такой же, сэр, — совершенно неожиданно сказал я, точнее, проснувшийся во мне Браун. Сказал по-английски, тем самым голосом, который был у парня по кличке Капрал.

— Какой «такой же»? — удивился Салливэн.

— Я вспомнил, как в тот день, когда нас после акклиматизации привезли к вам в роту, вы выстроили новичков и объявили, что хотите проверить, насколько мы подготовлены к войне в джунглях. Все немного сникли, потому что подумали, будто вы сейчас заставите нас ползать по грязи или бегать кросс, как в Форт-Брегге. А вы порадовались тому, что нас напугали, и сказали: «Предположим, что после месяца действий в джунглях вам дали увольнение в Сайгон. Вы приходите в публичный дом и попадаете в комнату, где лежит прекрасная голая вьетнамка. Скажите, что вы сделаете в первую очередь?» Ну, конечно, все заулыбались и стали придумывать, что они стали бы вытворять с этой шлюхой. И только один парень сказал: «Я сначала проверю, есть ли у меня презерватив». Это был приват Браун, сэр.