К тому же тысяча фунтов! Для меня тогда — впрочем, как и теперь, Мэри, — для меня тогда одна тысяча фунтов являлась олицетворением громадного дома, прекрасного экипажа, самой изысканной одежды и связей с обществом Англии — Европы! Это было истинное, неисчислимое состояние для того наивного мальчика, каким я тогда был. Каким бы добряком ни был мистер Сейворд, он все же стал торговцем поневоле: имея благородное происхождение, он вынужден был заняться торговлей из-за того, что его семья совершенно разорилась. Привычки он имел самые грубые, к тому же отличался немалым высокомерием истинного провинциального джентльмена. Однажды, когда я уже работал у него больше года, да, пожалуй, почти два года, он натолкнулся на меня на улице Честера, где я бродил среди торговых палаток, коротая те полдня, которые он мне дал в качестве выходного. «Ты, должно быть, хочешь себе чего-нибудь купить?» — поинтересовался он. «Именно так», — ответил я довольно самонадеянно. «А чем же ты собираешься платить?» — вновь спросил он. «Вот этим», — ответил я, разжимая ладонь, в которой у меня была зажата целая гинея, это были скудные деньги, которые мне удалось скопить за два года работы. Где-то я получал чаевые, что-то просто находил, роясь в отходах. «Отдай их мне, — велел мой хозяин, — людям вроде тебя не следует иметь наличные деньги и тратить их». И он забрал у меня мою гинею.

Но тысяча фунтов. Кто мог отнять у меня такую сумму?

Мои мечты были прекрасней, нежели «Тысяча и одна ночь». Конечно же ты можешь понять мое состояние. Признай теперь — ведь нечто подобное, некоторая доля того восторженного чувства, испытанного мною в мои пятнадцать, посетила тебя, когда ты была на десять лет старше меня тогдашнего и куда более чистой, более рассудительной в тот момент, когда я впервые сделал тебе предложение. Надеюсь, так оно и было, если же это совсем не так, то это было бы противно человеческому естеству: такая скромная и невинная, как ты, — редчайшая женщина из всех, кого мне доводилось встречать, — и хотя ты всеми силами пыталась оттолкнуть меня и приняла мое предложение исключительно из-за любви ко мне, все-таки моя, хоть и не слишком знаменитая генеалогическая линия и те блестящие перспективы, которые открывались пред тобой, должно быть, произвели на тебя немалое впечатление. А теперь представь только, как подобное будущее могло потрясти сознание скромного мальчика, которым я тогда был!

Мне подумалось, что Сейворд мог создать мне некоторые проблемы, и потому я рассказал ему обо всем без утайки. К моему полному изумлению, он был вполне доволен таким раскладом событий, однако его радость по большей части была вызвана тем, что он намеревался произвести впечатление на благочестивого и честного мистера Пауэлла, чья непогрешимая честность и воздержанность слегка раздражали моего веселого хозяина.

Мы поженились приблизительно через месяц, оставив ее опекуна разгребать многочисленные подарки и получив банковский чек на сумму не менее чем тысяча пятьсот фунтов от лорда Роберта, который заявил, что весьма доволен выбором невесты.

Мы отправились в Лондон, будучи уверенными, что ничто на свете не способно омрачить существование пары столь юной, полной жизни, смелой и богатой. Мы арендовали маленький, но вполне уютный домик в Мейфэре, я нанял фаэтон, мы посещали кофейню на площади Ковент-Гарден, ходили в театр, беседовали о политике, и вскоре моя жена обзавелась друзьями, которые охотно делились с ней новинками моды, которая представляла собой быстро меняющуюся смесь изобретений и подражаний, и, еще будучи совершенно неокрепшим юношей, которому и шестнадцати-то не исполнилось, совсем еще недавно забитый ученик торговца, теперь я должен был играть роль изысканного юноши.

Для меня это не представляло особой трудности. Я хвастался связями своей жены, о которых лорд Роберт Маннер любезно предоставил мне информацию во время нашей весьма короткой, но вполне приятной беседы, перед семейством Ратлендов. Я также признаю, что хвастался поместьем Хэтфилд-Холл в Дербишире, который весьма трудно обнаружить даже на самой подробной карте, и что я оформил свой дом в определенном стиле, объяснив, что прибыл в Лондон, в то время как двести человек в поместье старательно разбивают сад с прудами, согласно пожеланиям моей жены. Я рассказывал о собственном героизме, который не раз проявлял во время охоты, хвастался тем, как насмерть загонял лису с помощью своры гончих. Милая Мэри, именно так я и говорил, и все время лгал при этом.

Но это более всего походило на тявканье перевозбужденного щенка, и не более того. Однако же я никому не причинял никакого вреда своим враньем, и это меня спасало. Зато я проводил время в веселой компании, которое доставляло мне удовольствие куда больше, нежели, например, вино.

Через несколько месяцев, к своему недоумению, мы обнаружили, что наши капиталы совершенно подошли к концу и мы задолжали денег едва ли не половине Лондона. Эмма поспешно отправилась к своему родному отцу, который на сей раз был не столько раздражен подобным фактом, сколько изумлен. Та сумма денег, которая нам казалась настоящим кладом, для него представлялась коровьей лепешкой, он заплатил наши долги и дал нам еще некоторую сумму, дабы мы смогли покинуть город. Я даже обрадовался этому — уж очень мне было стыдно, остаться в Лондоне я просто не мог, и хотя я уже встречал в своей жизни мошенников и жуликов, хвастунов еще худших, чем я сам, и столь сомнительные характеры, которые сельский мальчик даже и представить себе не смел, я все же встречал и несколько хороших юношей, и мне хотелось, чтобы они запомнили меня не в моменты моего падения. Мне мечталось, чтобы они запомнили юного Джека Хэтфилда, хохочущего в компании лучших из них.

Однако мне также не хотелось возвращаться обратно в Честер.

Мы отправились в Бристоль, чтобы там сесть на первое же судно до Америки.

Вплоть до самого этого времени, Мэри, я совершил множество глупостей и таких поступков, которые наш преподобный Николсон не одобрил бы, хотя я совсем не потешаюсь над ним. Он — прекрасный человек, и я, выводя эти строчки пером, испытываю некоторое облегчение, что если у тебя возникнет необходимость ощутить чью-нибудь поддержку, то ты всегда можешь на него всецело положиться. Но я не совершил ничего злостного или противозаконного. В то время я был очень пылким и, если ты желаешь заглянуть глубже, несколько безответственным. Я нисколько не ищу сочувствия, ибо факт остается фактом: моя жена не только помогала мне, но также в немалой степени поддерживала меня в моей безумной страсти наслаждаться жизнью, насколько позволял капитал. Однако жизнь преподала нам урок, и мы отплыли в Америку, смирившись с судьбой, намеренные преуспеть, и как раз сразу после моего шестнадцатого дня рождения в нашей семье появилась дочка.

После этих откровений Хэтфилд ощутил глубочайшую подавленность. Возможно, дело заключалось в самом содержании письма, а быть может, эти былые невинные и галантные времена чересчур сильно контрастировали с тем растущим день ото дня одиночеством и отчаянием загнанного в угол беглеца. И ведь какое-то время он любил свою жену и трех своих дочерей. Вот уже двадцать лет, как он не виделся с ними, за это время Эмма давно умерла.

Он отправился прогуляться по Брекону. Здесь он был знаком всего с несколькими людьми, и знали его под именем мистер Людор Генри, уэльский джентльмен, приехавший из Лондона, дабы здесь, на месте, старательно изучить историю Уэльса до того, как Генрих Тюдор занял английский престол[45], а посему ему требовалось найти для себя постоянное жилье, чтобы остаться в этом краю. Хотя до сего дня он так и не установил контактов с агентами по недвижимости, но стоило только его домовладельцу сообщить, что мистер Дэфид Прайс-Джонс является местным экспертом не только по истории Уэльса, но и по древностям, он весьма грубо отказался встречаться с ним.