– И вот я спросила себя: Надья Вадья, это что, конец твой настал? Это что, занавес? И какое-то время я думала – ача, да, это все, халас. Но потом я спросила себя: Надья Вадья, что это ты говоришь такое? В двадцать три года сказать, что жизнь кончена, фантуш? Что за пагальпан, что за чушь, Надья Вадья! Не раскисай, девчонка, поняла? Город будет жить. Поднимутся новые небоскребы. Настанут лучшие времена. Теперь я каждый день себе это повторяю. Надья Вадья, будущее зовет. Надо только прислушаться к его зову.

Я решил отправиться в Бененхели, потому что отец сказал мне, что Васко Миранда, которого я не видел четырнадцать лет – или двадцать восемь, если считать по моему личному скоростному календарю, – держит там в заточении мою умершую мать; во всяком случае лучшую часть того, что от нее осталось. Вероятно, я рассчитывал предъявить свои права на украденные произведения и, вернув их, поправить что-то в себе самом, пока я еще жив.

Я никогда раньше не летал на самолетах, и, когда мы проходили сквозь облака – я покинул Бомбей в один из редких облачных дней, – это так потусторонне напоминало образы загробной жизни в кино, живописи и сказках, что у меня мурашки побежали по коже. Я что, вхожу в страну мертвых? Я чуть ли не ожидал увидеть в иллюминатор покоящиеся на пухлом поле кучевых облаков жемчужные врата и человека с разграфленной надвое бухгалтерской книгой добрых и злых дел. Меня объяла сонливость, и в первых за всю мою жизнь заоблачных снах мне привиделось, что я воистину покинул царство живущих. Может быть, меня уничтожило взрывом, как многих людей и многие места, что я знал и любил. Когда я проснулся, ощущение, будто я проник за некую завесу, не исчезло. Приветливая молодая женщина предлагала мне еду и питье. Я не отказался ни от того, ни от другого. Красное вино «риоха» в миниатюрной бутылочке оказалось превосходным, но его было слишком мало. Я попросил принести еще.

– Я чувствую себя так, словно произошел сдвиг во времени, – сказал я симпатичной стюардессе чуть позже. – Только вот не знаю, в будущее или в прошлое.

– Многие пассажиры ощущают то же самое, – заверила она меня. – Я им объясняю, что это не то и не другое. В прошлом и в будущем мы проводим большую часть нашей жизни. На самом деле в нашем крохотном микрокосме вы оттого чувствуете себя сбитым с толку, что на несколько часов попали в настоящее.

Ее звали Эдувихис Рефухио, и она изучала психологию в мадридском университете Комплутенсе. Некая душевная неугомонность побудила ее прервать учебу и зажить этой кочевой жизнью, призналась она мне совершенно непринужденно, присев на несколько минут в пустое кресло рядом со мной и взяв Джавахарлала к себе на колени.

– Шанхай! Монтевидео! Алис-Спрингс! А знаете ли вы, что место открывает свои секреты, свои глубочайшие тайны как раз тому, кто попадает в него только проездом? Точно так же, как можно излить душу перед незнакомцем на автобусной остановке – или в самолете, – сознаться в таком, что, узнай об этом хотя бы только намеком живущие рядом с вами, вы сгорели бы со стыда. Ну до чего милое у вас чучело собачки! У меня, кстати, собралась коллекция маленьких птичьих чучелок; а из южных морей – настоящая высушенная человеческая голова. Но если начистоту, я потому летаю, – тут она наклонилась ко мне совсем близко, – что мне нравится часто менять партнеров, а в католической стране, как Испания, не слишком разгуляешься.

Даже в этот момент – таково было мое внутреннее смятение, вызванное полетом, – я не понял, что она предлагает мне свое тело. Ей пришлось сказать мне об этом прямо.

– У нас тут налажена взаимопомощь, – объяснила она. -Другие стюардессы постерегут и последят, чтобы нас не обеспокоили.

Она отвела меня в крохотную уборную, где мы совершили очень короткий половой акт; она добилась оргазма всего лишь за несколько быстрых движений, я же не достиг его вовсе, поскольку она явно потеряла ко мне всякий интерес, едва ее потребность была удовлетворена. Я пережил ситуацию пассивно – ибо пассивность вообще владела мною в этом полете, – и, поправив на себе одежду, мы стремительно разошлись в разные стороны. Некоторое время спустя мне очень сильно захотелось поговорить с ней еще, хотя бы только для того, чтобы получше запечатлеть ее лицо и голос в памяти, где они уже начали блекнуть; но когда я нажал кнопку со схематическим изображением человека, зажглась маленькая лампочка и явилась совсем другая женщина.

– Мне нужна Эдувихис, – объяснил я; незнакомая стюардесса нахмурилась.

– Прошу прощения, не поняла. Вы сказали – «риоха»?

В самолете своеобразная акустика, решил я, и, подумав, что, возможно, произнес ее имя невнятно, я повторил со всей возможной отчетливостью:

– Эдувихис Рефухио, психолог.

– Вам, наверно, это приснилось, сэр, – сказала молодая женщина, странно улыбнувшись. – Такой стюардессы у нас на борту нет.

Когда я начал настаивать на своем и, возможно, повысил голос, немедленно появился мужчина с золотыми нашивками, опоясывающими обшлага кителя.

– А ну-ка тихо-спокойно, – грубо приказал он мне, толкая меня в плечо. – В вашем-то возрасте, дедуля, да еще с таким уродством! Как не стыдно вам делать приличным девушкам такие предложения! Вы там у себя в Индии всех наших европейских женщин шлюхами считаете.

Я был ошеломлен; но, взглянув опять на эту вторую девушку, я увидел, что она промокает платочком уголки глаз.

– Прошу прощения за беспокойство, – сказал я. – Позвольте мне заверить вас, что я безоговорочно беру назад все свои требования.

– Так-то оно лучше, – кивнул мужчина в кителе с нашивками. – Поскольку вы признали свою неправоту, не будем больше говорить об этом.

И он ушел вместе со второй девушкой, которая приняла теперь очень даже приветливый вид; удаляясь вместе по проходу, оба весело хихикали, и у меня создалось впечатление, что они смеются надо мной. Не в силах найти случившемуся разумного объяснения, я вновь провалился в глубокий сон – на сей раз без сновидений. Эдувихис Рефухио я больше никогда не видел. Я вообразил, что она – некий фантом воздушных пространств, привлеченный моими желаниями. Несомненно, подобные гурии во множестве парят здесь над облаками. И с легкостью проникают сквозь оболочку аэропланов.

Вы видите, что я пришел в диковинное душевное состояние. Привычные мне местность, язык, люди и обычаи отдалились от меня из-за того лишь, что я сел в этот воздушный лайнер; а для большинства из нас это четыре якоря души. Если добавить сюда воздействие, частью отложенное, ужасов последних дней, будет, может быть, понятно, почему я чувствовал себя так, словно корни моего "я" выворочены из земли, как у деревьев, выброшенных из Авраамова атриума. Новый мир, в который я собирался вступить, послал мне загадочное предостережение, дал предупредительный выстрел. Я должен был помнить, что не знаю и не понимаю ровно ничего. Меня окружали тайна и одиночество. Но, по крайней мере, передо мной лежал некий путь; за это можно было уцепиться. Направление было мне задано, и, продвигаясь вперед со всей отпущенной мне энергией, я мог надеяться постичь со временем эту ирреальную чужеродность, чьи шифры были пока что мне недоступны.