Реву, смеюсь и хохочу.

Я – мяч, победа и позор,

Я – нынче, завтра и вчера,

Я – поле, песни, смех и спор,

Пирог, толпа… я есмь Игра.

Неважно мне, кто гол забьет,

Кто проиграл, кто всех сильней.

Пусть сгинет слава через год,

Ты будешь в памяти моей.

«Твое имя останется в толпе навеки, – подумала Гленда. – Все люди – часть игры».

Джульетта и Трев начали спускаться, держась за руки и неторопливо вращаясь, пока не приземлились на траву, все еще продолжая целоваться. Реальность медленно возвращалась в свои права. Но бывают люди, которые, даже услышав пение соловья, скажут: «Что это, блин, за шум?»

– Ах ты, мразь! – крикнул Энди и с удивительной скоростью бросился к Треву, который стоял с обалделой, но счастливой улыбкой на лице. Он не замечал пыщущего яростью Энди до тех пор, пока огромный башмак не пнул его прямо в пах с такой силой, что у всех зрителей мужеска пола от сочувствия дружно заслезились глаза.

Во второй раз за двадцать четыре часа Трев услышал, как микрокольчуга запела. Тысячи звенушек всколыхнулись и так же быстро легли на место. Как будто между ног у него пролетел легкий ветерок. Не считая этого, Трев ничего не почувствовал.

Зато почувствовал Энди. Он лежал на земле, согнувшись пополам, и со свистом втягивал воздух сквозь зубы.

Кто-то похлопал Трева по спине. Тот обернулся и увидел Пепе.

– Ты таки надел мои трусы, да? В смысле не мои трусы, ты же не самоубийца. Но ты меня понял. Между прочим, я придумал название для этой штуки. Я назову ее возмездиум. Не возьмусь утверждать, что она положит конец войне – вряд ли для этого есть средство, – зато она полной мерой воздаст тому, кто ударит первым. И совсем не трет, правда?

– Да, – ответил ошеломленный Трев.

– Твоему приятелю, впрочем, кое-что натерло. И это только начало. Кстати говоря, нужно будет тебя зарисовать.

Энди медленно поднимался, отрывая себя от земли одной лишь силой воли. Пепе ухмыльнулся, и вдруг Треву стало до жути очевидно, что всякий, кто грозит ухмыляющемуся Пепе, – заведомо самоубийца.

– Доставай нож, ты, мелкий гаденыш, – сказал Энди.

– Нет, – произнес Натт, стоя у него за спиной. – Хватит. Игра окончена. Удача была благосклонна к «Незримым Академикам», и, насколько я знаю, теперь, по традиции, команды должны обменяться футболками в теплой товарищеской атмосфере.

– Но только не трусами, – вполголоса произнес Пепе.

– Что ты вообще понимаешь? – прорычал Энди. – Ты – орк! Я все про вас знаю. Вы отрываете людям руки-ноги. Вы вообще – черная магия! Но я тебя не боюсь!

Он зашагал к Натту с удивительной, невзирая на боль, скоростью.

Натт увернулся.

– Я не сомневаюсь, что наши несомненные разногласия можно решить мирным путем.

– Че?!

Пепе и футболисты подошли ближе. Энди явно терял популярность. Натт жестом велел им отойти.

– Я готов тебе помочь, Энди. Да, ты прав, я орк, но разве у орков нет глаз? Разве у них нет ушей? Разве нет рук и ног?

– Пока что есть, – ответил Энди и прыгнул.

Дальнейшее произошло так быстро, что Трев не успел разглядеть. Энди прыгнул – и вдруг оказался на земле, а Натт держал его за голову, выпустив когти.

– Сейчас посмотрим, – задумчиво произнес он, пока Энди тщетно вырывался. – Повернуть череп с такой силой, чтобы переломить спинной хребет и позвоночный столб, не особенно трудно, поскольку это не вращающийся сустав. И, разумеется, глазницы и ушные отверстия позволят ухватиться поудобнее, на манер шара в боулинге, – радостно добавил Натт и продолжал в полной ужаса тишине: – Используя метод распределения силы, изобретенный сэром Палисандром Банном, я полагаю, что двухсот пятидесяти баннов вполне хватит. Но, как ни странно, основная трудность заключается в том, чтобы разорвать кожу, мышцы и сухожилия. Ты молод, так что предел прочности довольно высок. Полагаю, кожа потребует приложения силы как минимум в тысячу баннов…

Энди взвизгнул, когда его голову слегка повернули.

– Эй, послушай! – вмешался Чудакулли. – Шутки шутками и все такое, но…

– Сейчас будет грязно, – предупредил Натт. – Мускулы отрываются от костей довольно легко…

Энди вновь издал сдавленный вопль.

– Но если принять во внимание все вышеперечисленное, я думаю, что достаточно будет от трех до пяти килобаннов, – закончил Натт и сделал паузу. – Я пошутил, Энди. Ты ведь сам любишь посмеяться. Кстати говоря, я могу засунуть руку тебе в глотку и вырвать желудок.

– Валяй, – прохрипел Энди.

Толпа на стадионе почуяла кровь. В конце концов, в Иппо столетиями проходили не только скачки. Относительно небольшое количество крови, пролитое сегодня, было сущим пустяком по сравнению с тем, что пролилось за минувшие века, но зверь безошибочно распознавал кровь, как только чуял ее. Свист и пение возобновились, они становились все громче и громче, люди вскакивали на ноги…

– Орк, орк, орк!

Натт спокойно встал и повернулся к бывшему декану.

– Я убедительно прошу вас удалиться. Могут начаться беспорядки.

– Да брось, – сказал Трев. – Ни за что.

– Хотя бы дамы?..

– Нет, – ответила Гленда.

– В таком случае не окажете ли вы мне любезность, судья, и не дадите ли рупор? И я буду очень благодарен, если вы попросите кого-нибудь из игроков посильнее вывести отсюда мистера Шенка, который, к сожалению, не в своем уме.

Ему без единого слова протянули рупор. Натт взял его, и крики «Орк! Орк!» стали еще громче. Он стоял, бесстрастно сложив руки на груди, пока шум не прекратился просто за недостатком инерции. Тогда под прицелом тысяч глаз Натт поднес рупор к губам.

– Господа! Да, действительно, я орк и всегда им буду. Позвольте сказать, что для меня честь играть здесь сегодня и видеть вас всех. Но я понимаю, что присутствие орка в городе и впрямь может казаться вам проблемой. – Он помедлил. – Поэтому, с вашего позволения, я предлагаю решить эту проблему немедленно.

Из разных частей стадиона послышались смех и издевательские возгласы, но зверь, как показалось Гленде, призывал самого себя к молчанию. В тишине, в которой не прошло бы незамеченным даже падение булки, стук упавшего наземь рупора разнесся по самым дальним уголкам Иппо. Натт закатал рукава и понизил голос, так что зрителям пришлось напрячься, чтобы расслышать.

Он сказал:

– Сыпьте сюда, если вы такие крутые.

Сначала был шок, потом недоверчивое молчание, потом шепот – люди переглядывались и спрашивали: «Он действительно это сказал?». И наконец где-то высоко на трибуне кто-то захлопал, сначала медленно, потом все быстрее, и вот настал переломный момент, когда не хлопать было уже немыслимо и перестать – тоже. Целую минуту гремел шквал аплодисментов.