– Да. И что с того?

– Что стало с собакой, которую вы так любили?

Гейтс растерялся. Обернулся ко мне, а перед глазами у него наверняка стоял образ Люси и тот момент, как из рук в руки переходят сто долларов.

– Не знаю. Вроде бы родители отдали пса соседу-фермеру. Не мог же я держать его в школьном пансионе. Но почему вы спрашиваете?

Я крепко ухватил его за локоть и повел вниз по лестнице в вестибюль. Вопрос его остался без ответа, и он сразу же сник. А я меж тем размышлял о превратностях любви, о том, что у Гейтса она схожа с поводком, на котором он, пребывая в тумане лихорадочной радости, тащит рядом с собой объект любви. Он казался себе таким крутым парнем, когда рядом на поводке бежал обожавший хозяина пес. Он гордо расхаживал по улицам, зная, что дома его ждет красивая девушка, запертая в нем, как жемчужина в раковине. Он не был злым человеком, просто безнадежно эгоистичным.

На всем пути к Гробницам я размышлял о том, какой из этих пороков страшнее для окружающих.

Когда полчаса спустя я ворвался в кабинет шефа, Джордж Вашингтон Мэтселл писал письмо. Увидев меня, тут же отложил перо, даже привстал, а затем медленно опустился назад в кресло.

– Мне нужна ваша помощь, – выпалил я.

Весил шеф не меньше взрослого здоровенного бизона, но проявил при этом удивительную расторопность – через секунду усадил меня в свое кресло. Я удивился тому, что должен сидеть именно в его кресле, а не на предназначенном для посетителей простом деревянном стуле. Но затем понял: конечности у меня были вялыми, как у медузы, а у кресла шефа имелись широкие подлокотники, потому было меньше вероятности, что я весь так и растекусь по полу, как содержимое лопнувшего бумажного пакета с едой.

– Что, черт возьми, происходит, Уайлд?

Я передал ему ключ от камеры Гробниц. Какое-то время он вертел этот металлический предмет в пальцах, не сводя с него глаз. Тогда я выложил на стол револьвер. Тут он окончательно оторопел, словно я положил перед ним мешок с золотом гномов.

– Это оружие Сикаса Варкера. Трое убиты, в том числе Варкер и Коулз. Если желаете, можете сообщить об этом членам партии. Но всем и каждому, и только на ушко. От тел уже избавились. Семья цветных, о которых шла речь, покинула Нью-Йорк и уже сюда не вернется. Не думаю, что люди из Таммани-холл станут так уж убиваться из-за Варкера и Коузла, я сумею должным образом преподнести им эту новость.

– Тогда зачем тебе моя помощь и кого именно ты арестовал?

– Ратерфорда Гейтса.

Глубокие морщины по обе стороны от носа и рта Мэтселла напряглись, толстые складки плоти, прилегающие к ним, так и затряслись от волнения и гнева.

– Должен был арестовать, – прошептал я. – Он заплатил Шелковой Марш за устранение жены, и та довела ее до самоубийства. Уговорила повеситься. Уж лучше было бы просто убить. И еще я знаю человека, который может освободить Гейтса еще до того, как зайдет речь о суде. Который сумеет доказать, что пугать женщину до смерти – это еще не преступление. Если поспешите, через десять минут он может оказаться за решеткой. А я никому ничего не скажу, слово чести.

Чертыхаясь себе под нос, Мэтселл сунул ключ от камеры в карман мешковатого пальто. Однако вместо того, чтобы поспешить к камерам, он подошел к столику, на котором стоял графин, налил из него воды в чашу, намочил платок и вернулся ко мне.

– Вот, придерживай, – сказал он и приложил платок к моей голове. – Если только попробуешь рухнуть в обморок у меня в кабинете, Уайлд, до конца своих дней будешь патрулировать Пять Углов, понял?

Подавив приступ дурноты, я кивнул. Прижимать прохладную ткань в ране на голове было приятно и противно одновременно. Затем я услышал, как Мэтселл вышел из кабинета и захлопнул за собой дверь.

Похоже, Ратерфорд Гейтс оказался сегодня в Гробницах не единственным новичком-заключенным.

Пытаясь хоть как-то сохранить остатки разума, я мысленно представил тюрьму Гробницы: 148 камер размером каждая семь футов на пятнадцать. Женское крыло, мужское крыло, в каждой камере туалеты из сварного железа, застиранное до неприличия постельное белье и стойкий запах отчаяния. Стойкий – это когда его не заглушает даже вонь канализации. Вонь, исходящая из теоретически твердой земли, здесь такова, что складывается впечатление, что Аид занимает все больше и больше места под полом тюрьмы. Запахи эти просачиваются из маленьких круглых дырочек посреди каждой камеры.

Засадить Ратерфорда Гейтса в одну из таких вонючих камер я считал главным своим достижением за последний месяц.

Перед глазами все снова поплыло. Часы тикали, за окном все выше вставало солнце, затем вдруг повалил снег – крохотные снежинки, способные впиваться в кожу подобно острым булавкам. Вскоре я перестал различать дымку перед глазами и темные тучи, внезапно затянувшие небо над городом.

Непросто будет выкопать могилу для Джулиуса в мерзлой земле, подумал я. А затем и вовсе утратил способность видеть что-либо.

Должно быть, прошел час, не меньше, когда меня разбудил звук открывающейся двери. Но вошел в кабинет не Мэтселл.

В него вихрем ворвался Валентайн. И видения, мелькавшие перед глазами, тотчас рухнули в небытие, стоило мне увидеть его лицо. Губы сжаты в плотную злую линию, глаза потемнели от глубокого гнева, мешки под ними дергались от отвращения. Он весь так и пылал от ярости, даже шея над воротником побагровела. Мой брат выглядел так, словно собирался до смерти зарубить кого-то топором, да еще испытать при этом удовольствие. Пребывая в подобном состоянии духа, он всегда был способен учинить нешуточный скандал, опомниться после которого может далеко не каждый.

Я нервно сглотнул слюну, затем, вспомнив, что мой носовой платок остался у Делии, прижал к глазам рукав. Став взрослым, я почти никогда не боялся Валентайна. А вот теперь испугался.

– Прости.

Вал не ответил. Сорвал у меня с головы компресс, осторожно ощупал кожу под волосами. Пальцы его тут же слиплись от крови, но он продолжал ощупывать голову. И, видимо, нашел рану, нанесенную тяжелым предметом.

– Мэтселл прислал меня сюда, – сказал он. – Гейтса отпустили, несмотря на то, что он, судя по всему, собирается предпринять путешествие через Атлантику. Рана глубокая, надо шить.

Господи, помоги мне, даже голос у него звенел от гнева. А если судить по выражению лица, он намеревался вытолкать меня из кабинета Мэтселла, и после этого погрузиться в гробовое молчание, и никогда не говорить со мной больше. Я запаниковал, весь сжался, и по коже у меня пробежали мурашки.

– Пожалуйста, – выдавил я. – Мне страшно жаль, просто ужасно жаль, но я не мог остановиться. Гейтс подстроил ее убийство, а Шелковая Марш обставила все так, чтобы подумали на нас.

Вал взял пропитанный кровью платок, прополоскал его в чаше, выжал. Затем аккуратно сложил и обернулся. Сама его поза выдавала презрение.

– Я не сержусь.