4 Таким образом, Педро де Альварадо не мог заступиться за наказанных испанцев, как сделал это ранее, в случае с солдатом, повешенным по приказу Кортеса: тогда Альварадо перерезал веревку (см. стр. 73 в главе «Первые подданные»).

5 Алонсо Альварес де Пинеда (Alonso Alvarez de Pineda) (? — 1520 г.) - конкистадор, возглавлявший экспедицию (на 3 или 4 судах), снаряженную губернатором Ямайки Франсиско де Гараем, которая, отплыв в конце 1518г., исследовала северо-западное побережье Мексиканского залива. После описанного Берналем Диасом случая, экспедиция Пинеды у устья реки Пануко была разгромлена мешиками в 1520 году, в бою погибло много конкистадоров, в том числе и Пинеда, пленные были принесены в жертву и съедены; лишь небольшой части конкистадоров во главе с Диего Камарго на одном судне удалось выйти в море, остальные суда были сожжены мешиками.

6 Франсиско де Гарай (Francisco de Garay) (? — 1523 г.) - конкистадор, участник второго путешествия Христофора Колумба (1493 г. — 1496 г.), вначале обосновался на острове Эспаньола (Санто Доминго, Гаити), с 1511 г. губернатор острова Ямайка; был одним из богатейших колонистов Америки; в 1518 г. — 1523 г. снарядил несколько экспедиций, сам возглавил последнюю из них в 1523 году, в этом же году умер в Мешико (Мехико).

7 Река Сан Педро и Сан Пабло (Rio de San Pedro у San Pablo) - ныне название одного из рукавов реки Усумасинта в Мексике при впадении в Мексиканский залив.

1 В середине августа… — по старому стилю, а по новому — в конце августа 1519г. Согласно же Эрнану Кортесу (второе письмо-реляция Карду V), конкистадоры выступили из Семпоалы в Тлашкалу 16 августа 1519 г. (это по старому стилю, а по новому — 26 августа 1519 г.): «И положившись на величие Бога и силу королевского имени Вашего Высочества, я намеревался пойти повидаться [с Мотекусомой II], где бы он не находился, хотя этот сеньор обещал мне очень многое, прося отказаться от этого намерения, и еще я решил, и в том заверяю Ваше Высочество, что он будет пленен или убит или станет подданным Королевской Короны Вашего Высочества. И с этим намерением и решением я отбыл из города Семпоала, который я прозвал Севильей, 16 августа [1519 г.] вместе с 15 конными и 300 пехотинца [(peones)], лучше всех подготовленными к войне, которых я сам выбрал в это время в том месте, и я оставил в Вилья Рике де ла Вера Крус 150 человек [-пехотинцев] с 2 конными…» Из этого отрывка также видны и намерения Эрнана Кортеса относительно Мотекусомы II.

2 Шалапа (Xalapa); Хуан де Торкемада сделал замечание, что пройти из Семпоалы в Шалапу за один день невозможно, ибо на этот путь нужно 2 дня. Ныне на месте Шалапы находится город Халапа Энрикес (Jalapa Henriquez).

3 Шикочималько (Xicochimalco) - более правильное; у Берналя Диаса — Сокочима (Socochima); Эрнан Кортес во втором письме-реляции императору Карлу V называет ее Сиенчимальен (Sienchimalen), и сообщает, что до нее дошли из Семпоалы за 4 дня; ныне город Хико (Jiсо) в штате Веракрус современной Мексики, расположен отдельно от руин Шикочималько, которые находятся вокруг него.

4 Техутла (Tejutla) - это поселение не сохранилось.

5 Цаоктлан (Tzaoctlan) - более правильное; у Берналя Диаса — Сокотлан (Zocotlan); город-государство, подвластный Мешико. Это название со временем превратилось в современное — Саутла (Zautla). Вначале конкистадоры вошли в Цаоктлан, а оттуда — в Истакмаштитлан («Белую крепость») и уже из него направились в Тлашкалу.

6 Castil-blanco (Белая крепость) - так испанцы прозвали город Истакмаштитлан (Iztacmaxtitlan), находившийся во владениях города-государства Цаоктлан; ныне — Истакамаштитлан (Iztacamaxtitlan), местоположение его изменилось.

7 Олинтетль (Olintetl) - более правильное, согласно Торквемаде, Клавихеро и Ороско-и-Берре; у Берналя Диаса — Олинтекле (Olintede). Олинтетль на вопрос Кортеса подвластен ли он Мотекусоме II, как бы удивленно ответил: «А кто не вассал Мотекусомы?!»; и как сообщает Кортес во втором письме-реляции Карлу V в ответ на слова о величии и могуществе испанского короля и на требование золота в знак подчинения королю Олинтетль «…ответил мне, что не отдаст золото мне, которое у него находилось здесь, согласно воле Мотекусомы, однако он может по приказанию Мотекусомы отдать [испанскому королю] золото, себя самого и все, что у него есть. Мне не хотелось задевать его чувства и тем самым создавать себе дорожные неудобства, и я ему сказал, что Мотекусома скоро пришлет ему приказ на выдачу золота и всего, что у него имелось».

8 Это был цомпантли (tzompantli) - находившийся у пирамид храмов (теокалли) помост с вертикальными столбами-стойками, поддерживающими ряды поперечных шестов, на которые были нанизаны головы принесенных в жертву военнопленных; одни из этих голов еще сочились кровью, другие находились на разных стадиях разложения, а иные — уже побелевшие от солнца черепа. В Мешико же у пирамиды главного храма (гран теокалли) таких голов, согласно свидетельствам конкистадоров, было 136 000.

9 Об этих посланцах-тотонаках Кортеса и событиях в Тлашкале испанский историк Антонио де Солис-и-Рибаденейра в своей «Истории завоевания Мешико» рассказывает так: «(Книга II) Глава XVI Кортес посылает четырех послов в Тлашкалу. Описывается одеяние этих послов, и то, как были приняты они в Тлашкале. Обсуждения, какие учинил тамошний совет, мирных предложений испанцев. Четверо семпоалыцев по обыкновению послов здешних земель нарядились весьма богато. На плечах висели у них накидки выбойчатые, которые внизу завязаны были. В правой руке держали они стрелу, обратя перьями к верху. На левой руке имели они щит из морских раковин. По перьям стрел узнавали в этих землях намерения послов. Ибо как раньше римляне различали своих герольдов по разным знакам, так и у сих народов красные перья означали войну, а белые — мир. Люди, несущие такие знаки, везде, где бы ни проходили, с великой честью содержались. Но должны они были останавливаться на главных улицах [поселений], ежели прав и вольностей своего посольства, которые впрочем за священные почитались, потерять не хотели, У тлашкальцев международное право было не в меньшей чести, как и прочие их законы. Четверо послов Кортеса пришли в таком наряде в Тлашкалу, где, узнав по знакам их о цели их прихода, отведена им была квартира в Кальписке. На следующий день собрался совет Тлашкалы в большом зале, где обычно они собирались для совета. Члены совета сидели по старшинству своему на низких сиденьях, сделанных из цельного куска редкого дерева, и назывались yopales. Когда послы вошли, члены совета привстали немного со своих сидений и приняли их с пристойной учтивостью. Послы, вступив в залу, держали свои стрелы, поднятые вверх, а головы свои покрыли своими накидками, это у них был главный знак покорности. После отдания поклонов они пошли очень медленно на середину зала. Тут они опустились на колени и, закрыв глаза, ждали позволения говорить. Когда, наконец, старший в совете приказал им объявить причину их прихода, они, встав, сели по индейскому обычаю, сложив ноги. После чего красноречивейший из них произнес следующую речь: «Благородные жители республики, храбрые и могущественные тлашкальцы! Сеньор Семпоалы и горные касики, ваши друзья и союзники, передавая вам поклон с пожеланием богатой жатвы и смерти вашим врагам, считают необходимым сообщить вам, что с востока в их землю пришли чужеземцы, и они не только непобедимые, но и на самих богов похожие, ибо они плавают в больших дворцах и имеют в своей власти гром и молнию — оружие, которое принадлежит только богам. Они вестники другого Бога, гораздо лучшего, чем наши, который на наши жестокости и кровавые человеческие жертвы справедливо негодует. Их предводитель — посланец некоего весьма великого и могущественного короля, стремящийся по благочестию своей веры искоренить на нашей земле злоупотребления и насилия Мотекусомы. Он освободил уже наши провинции от тирании Мотекусомы, под которой они жили, и намереваясь и других от этой неволи освободить, он должен проследовать через вашу республику по дороге в Мешико и желает знать, чем вас обидел этот тиран, и обещает, что встанет за ваше дело как за свое собственное и не успокоится, пока его не накажет по справедливости. С таким известием о намерении этих чужеземцев и со свидетельством о добром и безвинном их поведении посланы мы наперед просить вас от имени наших касиков и всех ваших союзников и настоятельно советовать, чтобы вы этих друзей как благодетелей и союзников ваших наилучшим образом принять и угостить соблаговолили. Мы же еще от имени предводителя этих чужеземцев хотим вас уверить, что он не имеет никаких других намерений, кроме миролюбивых, и что он от вас ничего больше не требует, кроме свободного пропуска через ваши земли, он ничего другого не желает, как вашей пользы, и оружие его ни за что иное, как за оружие справедливости почитать должно, поскольку он производит дело небесное; он от природы милостив, дружелюбен и учтив, и никогда не совершает никакой жестокости или строгости, лишь за исключением, когда по злости других к тому принужден бывает». По окончании этой речи четверо послов встали, низко поклонились совету и опять сели в ожидании ответа. В совете после этого было краткое обсуждение, и один из членов совета от имени всех ответил, что предложение семпоальцев и тотонаков — своих союзников они принимают с великой благодарностью, но следует подумать некоторое время, прежде чем будет принято твердое намерение дать какой-либо ответ предводителю чужеземцев. С этим ответом послы вернулись в свою квартиру. Совет же, отворившись, долго обдумывал и обсуждал, что ожидать следует, какого вреда или пользы от просьбы чужеземцев. Сначала обсудили важность дела и сочли его достойным тщательного исследования; о нем высказывались различные мнения; а так как они к согласию прийти не могли, то мнения в совете разделились. Одни считали, что чужеземцам следует разрешить свободный проход, но другие требовали, чтобы не давать им разрешения и военной силой отогнать их от границ. Так какое-то время они об этом с большим жаром спорили, не приняв единого решения, поэтому в завершении Машишкацин, старший и знатнейший в совете, встав со своего места, произнес следующую речь: «Вам благородные и храбрые тлашкальцы наверное небезызвестно, какое откровение с древнейших времен через наших жрецов к нам дошло. Я говорю про пророчество о непобедимом народе, который с необыкновенной властью над стихиями должен из дальних восточных земель к нам прийти, подвижные города на морских волнах имея и повелевая огнем и воздухом, дабы покорить все земли и народы. И хотя мудрейшие из нас не верят, что они живые боги, как простой народ думает, однако же упомянутое откровение точно уверяет, что будут они небесными людьми непобедимой храбрости; что один из них тысячу наших одолеть и победить может; и что будут они столь благочестивым и справедливым народом, который во всех действиях не имеет никакого другого намерения, но лишь нас учить, как нам устроить свою жизнь по разуму и справедливости. Я считаю бесспорным, что все это столь точно совпадает с тем, что мы знаем об этих чужеземцах, которые находятся теперь на наших границах; они пришли с востока; в оружии своем они носят огонь; о храбрости их достаточно свидетельствует то, что совершили они в Табаско; в благочестии их и любви к справедливости убеждает их отношение к нашим друзьям и союзникам; если посмотрим мы на кометы и явления небесные, которые в настоящее время нас столь часто устрашали, то должны мы справедливо считать их увещеваниями свыше об этом великом известии. И какая бы была дерзость и безрассудство, если сей народ тот, о котором наши пророки говорят, когда мы бы дерзнули сражаться с небом и поступать как с врагами с теми, кого само небо избрало орудием для свершения своих наставлений?! Я бы побоялся гнева богов, понимая, что подвергся бы их наказанию за свое упрямство, если бы захотел противиться сему народу, который гром и молнию — подлинное оружие небесное, в своем распоряжении имеет. Но предположим, что мы не увидели столь явную истину и были убеждены, что эти чужеземцы такие же люди, как мы, то что совершили они, чтобы им мстить? Какое зло, говорю я, они нам сделали, и какая причина побуждает нас к враждебным против них действиям? Начинать ли Тлашкале, отстоявшей свою свободу своими победами, благодаря справедливости своего оружия, явно несправедливую войну, от которой ее прежняя слава на веки будет помрачена? Сей народ желает с нами мира и не хочет идти через нашу республику без нашего позволения. В чем их вина? Чем они нас обидели, чтобы мы были вынуждены объявить им войну? Они, подойдя к нашим границам, уверяют, что они наши друзья и ищут нашей дружбы, почему же мы хотим напасть на них и на наших союзников, которые с ними, как на наших врагов? Как воспримут это наши союзники, и что станут думать о нас прочие наши соседи, когда столь малое число, а именно 500 человек, вынудить нас могло взяться за оружие? Вызвав опасения их, не больше ли мы потеряем, чем выиграть сможем, если даже одержим победу. Мое мнение такое: если они люди, то, по справедливости, следует поступать с ними по-доброму и разрешить проход, которого они добиваются, но если они выше людей и богам подобны, то никто власти и воле богов противиться не может». Сие мнение Машишкацина было принято с большим одобрением, так что сначала показалось, что весь совет с ним согласится, но вот один из членов совета по имени Шикотенкатль, встав, испросил позволения говорить. Этот Шикотенкатль был молод, большого ума и храбрости, его за превосходные душевные дарования и за великие героические деяния все почитали, и ему было поручено возглавлять военную силу этой страны. Получив испрошенное позволение, он произнес следующую речь: «Старость и искусство не всегда достаточны, чтобы некоторые дела основательно обдумать и свершить. Старость обычно больше склона к страху, чем к смелости, и потому более способна склонить нас к терпению, чем к храбрости. Я, как и все вы, почитаю старость, искусство и осторожность Машишкацина, но пусть никому из вас не покажется странным, что я в своем возрасте и в своей должности имею совсем другие, не столь смущенные, и потому, может быть, лучшие и высокие мысли. Осторожность меньше всего способна рассуждать о войне, ибо она обыкновенно со страхом соединена бывает и почти все за опасности считает; хотя правда то, что мы, согласно своим пророчествам, ожидаем с востока прибытия некоего чужого народа, который нашу веру и управление переменит и исправит. Я не собираюсь оспаривать это всеобщее предание, которое вот уже на протяжении нескольких сот лет получило такую важность. Но могу ли я спросить: откуда уверены мы, что эти чужеземцы те самые, о которых говорят наши пророчества? Все ли то одно, прийти с Востока или со стран небесных, где, видим мы, восходит солнце? Не может ли их огнедышащее оружие и огромные их суда, которые мы называем морскими дворцами, быть сделано человеческим искусством? Удивление наше не происходит ли, может быть, только от того, что мы этого прежде не видели? И может быть это полный обман или некое волшебство, которое наши глаза ослепляет, и который наши пророки заключили под именем высокой или сокровенной науки? Что великого они сделали в Табаско, кроме того, что победили военную силу, которая была несколько больше их силы? Считать ли нам в Тлашкале это сверхъестественным, где мы ежедневно умеренными силами большие героические деяния совершаем? Доброжелательность их и человеколюбие к семпоальцам — это может быть ухищрение, которым они с меньшими издержками завладевают их поселениями? Я считаю это по крайней мере подозрительной сладостью, которой вреднейший яд стараются сделать приятным; и почему мы не обсуждаем при этом их алчность, спесь и властолюбие? Эти люди (если они не какие-нибудь монстры, которых море выбросило на наши берега) наши поселения грабят, по своей прихоти насаждают третейский суд свой, жаждут нашего золота и серебра, и предаются сладострастию в нашей земле; они презирают наши законы; вводят новые, угрожающие нашему правосудию и вере; разрушают наши храмы; разбивают вдребезги алтари; хулят наших богов. Признавать ли и почитать ли нам этих людей за небесных? И можем ли мы сомневаться в законности и справедливости нашего сопротивления? И можем ли мы слышать без возмущения о так называемом мирном договоре. Если семпоальцы и тотонаки признали их друзьями, то совершилось это без ведома и соизволения нашей республики; и если они дерзнут защищать этих пришельцев, то следует считать их нашими врагами и наказать. Что же касается страшных знамений и небесных явлений, которые Машишкацин столь пространно представить старался, то кажется мне, что они точно указывают, что этих пришельцев мы должны считать врагами. Небо своими знамениями и чудесами вряд ли будет извещать нас о том, что мы и так ждем, но скорее всего — о том, чего нам следует опасаться. Вероятно ли то, что боги будут извещать нас о благополучии тем, что ничего кроме опасения и ужаса не вызывает, и зажгли бы они свои кометы для того, чтобы сделать нас безвольными и беспечными. Мое мнение таково: собрать все наши войска и истребить разом этих пришельцев, ибо небо предало их нам в руки и знамениями своими изъявило, чтобы мы считали их тиранами нашего отечества и врагами богов наших; тем избавить от ущерба честь нашего оружия, показав всему миру, что ни одно и тоже быть в Табаско бессмертными, а в Тлашкале непобедимыми». Удивляться не следует, что такие доводы в совете больше были одобрены, чем Машишкацина, потому что они с природной склонностью к войне этого народа больше согласовались. А так как все было принято во внимание, то между двух мнений выбрали средний путь. Было постановлено, чтобы Шикотенкатль, собрав войска, напал на испанцев; если он будет иметь счастье одолеть врагов, то это приписали бы республике, а если будет побежден, то следовало постараться заключить мир и вину за эти враждебные действия приписать дикому и агрессивному нраву отоми; а чтобы все это более безопасно совершить, было постановлено задержать послов; ибо, хотя они со всевозможной осторожностью и с неописуемой бодростью эту войну начали, однако, старались сохранить дружбу своих союзников, чтобы использовать их в случае несчастливого окончания ее».