Лай. Лай. Лай. Рвущий слух вой, и справа, и слева — сеноры Деррано славятся псарнями и отборными гончими, за щенками присылают со всех концов королевства и не только — приезжают и из Меодора, и из Доарна.

Дальше, дальше, пока не падёт измученный скакун, и тогда — сперва разрядить в преследователей маленький двойной самострел, захватить с собой хотя бы пару их, а потом… потом главное — избежать соблазна, не схватиться за тесак в наивной надежде отбиться от двух десятков опытных воинов и охотников за беглыми. И успеть сорвать с шеи наглухо запечатанную смолой глиняную бутылочку на волосяной плетёнке. Сунуть в рот. Зажмуриться. И — раскусить…

Нет, не дамся им. Ни за что. Лучше уж так.

Маменька знала, что делала, когда надела это на шею.

После рва лес кончился, потянулись поля, луговины, по левую руку должно лежать озеро, здесь угодья серфов-рыбарей, разбитые ими для облегчения податного ярма.

Жеребец хрипит, начинает задыхаться. Всадник успел оторваться от верховой погони, преследователи часто меняли скакунов, поневоле отставая.

По лицу катятся злые слёзы. Ну почему всё так глупо, почему, Семь Зверей, почему? Не спрашиваю, почему вы от меня отвернулись, вы давно уже не глядите на свой мир, а в пришедших вам на смену я не верю. Оставлю это сенорам Деррано…

Никем не понукаемый, жеребец взял правее, отдаляясь от берега, — прямо к скоплению негустых рощиц, покрывших старые оплывшие холмы. Ещё правее лежит торный тракт, соединяющий Деркоор через приречный городок Фьёф с замком рода Берлеа, — нам туда совсем не надо, скакун, на дороге ещё скорее угодишь в лапы охотников!..

Жеребец словно слышит этот безмолвный крик — и стрелой несётся прямо, к рощицам.

На что ты рассчитываешь, мой верный, если нам не удалось оторваться в оставшихся позади чащах?

Вот мелькнули первые деревья, подножия окутаны кустами, словно густым дымом. Ночь стоит на страже, сберегая покой своих детей, и скакун вдруг замирает, взрывая раздвоенными копытами неподатливую землю.

— Ты чего? — обливаясь слезами, шепчет всадник, скатившись с седла.

Скакун лишь безмолвно опускается на колени, ложится, вытянув шею.

Наездник машинально поднимает арбалет, с явной натугой взводит обе тетивы, оглядывается.

Предрассветные сумерки ненадолго сгустились — незримая рука ветров задёрнула отставшую Гончую плотным серым занавесом. Невесть откуда наползли тучи, и ночь словно бы вернулась. Во мраке смутно угадывался круг из семи покосившихся камней, увенчавших холм, словно корона.

Всадник лихорадочно бормочет какие-то слова — безмолвные гранитные глыбы, похоже, пугают его не меньше преследователей.

— Это ты меня сюда примчал, скакун? Сюда? — Слёзы текут всё обильнее, в глазах расплывается, и кажется уже, что древние зубья земли сами собой пошатываются, норовя выкопаться, выбраться на поверхность…

— Зачем же меня сюда… просто старое капище… мёртвое… тут слуги Зверей давным-давно своих хоронили… — беспорядочно бормочет всадник, прижимаясь к тёплому боку жеребца.

Лай совсем близко. Свора частым гребнем прочёсывает негустой подлесок, они уже у подножия холма, дрожащие руки поднимают арбалет. Всадник вдруг понимает, что охотников можно и не дождаться, свирепые псы всё сделают сами.

Живот скручен жестокой судорогой, пальцы дрожат, стальной дротик едва не выпадает из бороздки самострела.

Свора мчится по склону, захлебываясь злобой и брехом.

В небесах коротко и зло взвыл ветер, словно разом завопили корчащиеся в муках воздушные духи, стиснутые жестоким заклинанием, тучи словно просели, словно их невесомые тела вдруг налились неведомой тяжестью, потащившей их вниз, к земле, жалобно заскрипели, клонясь под налетевшим порывом, окружавшие холм деревья.

И даже немые камни, семь торчащих стоймя зубов похороненного под холмом чудовища, издали нечто похожее на стон.

Всадник прижался щекой к отполированному ложу из драгоценного красного дерева, прицелился, затаил дыхание, как учили, — и нажал на спуск.

Пёс в шипованном ошейнике летел прямо на скорчившегося беглеца, арбалетный болт не мог разминуться с целью, однако собака не упала, не забилась в судорогах, железная стрелка просвистела мимо, сгинув где-то в сумерках.

Всадник только и успел всхлипнуть да уронить лицо в ладони.

Прыжок — волкодав взмыл над преградившим дорогу камнем, оттолкнувшись могучими лапами, перелетел застывшего беглеца и, не обращая на прижавшуюся к земле фигурку никакого внимания, помчался дальше.

Следом — вся свора.

Ничего не понимающий беглец приподнялся, ошарашенно глядя вслед скрывшимся в зарослях псам.

Всё стихло в небесах, лишь вершины игольчатых раскидников ещё покачиваются. Мёртво застыли семь камней, так и стоять им кругом до скончания времён.

Чёрный скакун лежит недвижно, и его наездник, повинуясь инстинкту, по-прежнему прижимается к земле — потому что уже наплывает топот отборных охотничьих гайто, стремительных и неутомимых, мало в чём уступающих вороному. На спинах жеребцов — преследователи. Псы могли не заметить… а люди?

И беглец не шевелится. Он почти перестал дышать, даже не озаботившись перезарядить самострел.

Кавалькада приближается, мелькают широкие плащи, богатое шитьё на полах отливает в бледном свете проглянувших Гончих. Гордые гербы рода Деррано — дракон, обвивший гору, — повсюду: на плащах, сбруе, отворотах сапог, даже на пустых сейчас ножнах, всадники несутся с обнажёнными клинками.

Отряд разделяется, обтекая холм слева и справа. Собаки ушли вперёд, нечего мешкать!..

От тяжкого скока копыт дрожит земля, словно тоже охваченная страхом. И прижавшийся к ней человек неосознанно шепчет ей — «не бойся…», словно и впрямь в надежде успокоить и защитить.

Пронеслась погоня, мало-помалу стихают вдали и вой стаи, и топот скакунов. Поднялся чёрный жеребец, подошёл к распростёртому человеку, властно, по-хозяйски, толкнул мордой — вставай, мол. Хватит труса праздновать.

Беглец поднимается неуверенно, с опаской, что ему всё это пригрезилось, что преследователи вот-вот повернут назад, — но нет, светлеет край неба, закатываются Гончие, а охотники сгинули где-то вдалеке.

Оживают, просыпаются дневные птахи, ночной зверь крадётся обратно в логово. Запели кочеты в деревнях вдоль озёрных берегов и дальше, в окрестностях Фьёфа, серфы и свободные общинники сейчас заворочались в постелях, расставаясь со сном — им всем предстоял долгий день столько же долгой работы.

Чёрный жеребец вновь толкнул мордой по-прежнему лежавшего наездника, и тот, пошатываясь, поднялся. Руки и ноги тряслись, пальцы едва удерживали самострел. Вороной терпеливо ждал, пока человек взберётся в седло и возьмётся за поводья.

Путь теперь один — на север, к широкой, полноводной Долье. У неё немного притоков, и все они — мелкие небольшие речушки, но пики Реарских гор собирали так много снега, ледники ползли вниз так быстро и так обильно таяли, что по Долье большие морские корабли могли подниматься до самого Последнего моста, соединявшего земли сеноров Соллири с владениями Меодорского королевства.