Своими успехами в тире Ментона Байрон хвастался перед потомками в дневнике (запись от 21 января 1821 г.).

Байрон держал медведя, когда учился в Кембридже… — 26 октября 1807 г. Байрон писал Элизабет Бриджит Пигот:

«У меня новый друг — и лучший в мире: ручной медведь. Когда я его сюда привез, все стали спрашивать, что я с ним собираюсь делать, а я отвечал: "Он будет представлять профессуру"… Мой ответ им не понравился».

…поэт Шелли вспоминал, что в пизанском доме Байрона видел не только собак, но также журавля, козла, обезьяну и кошек. — Не в Пизе, но в Равенне (письмо Томасу Пикоку, август 1821 г.). Впрочем, в Пизе без зверей тоже не обошлось: Байрон перевез туда девять лошадей, обезьяну, бульдога, мастифа, двух кошек, трех павлинов и целый гарем куриц.

…животные, которых Декарт считал простыми автоматами… — «Если бы существовали такие машины, которые имели бы органы и внешний вид обезьяны или какого-нибудь другого неразумного животного, то у нас не было бы никакого средства узнать, что они не той же природы, как и эти животные» («Рассуждение о методе», ч. 5; пер. Г. Слюсарева).

Джон Эллиотсон (1791–1868) — английский врач, френолог и месмерист.

…в Незер-Стоуи Кольриджу виделись дворцы и красавицы, пока его не разбудил человек из Порлока. — Не вполне так. Согласно вступлению к поэме «Кубла Хан, или Видение во сне» (1797), Сэмюель Кольридж (1772–1834) уснул под действием опиума, как раз когда читал о дворце помянутого хана (более известного под именем Хубилай). Во сне ему явилась поэма, и «человек из Порлока» (выражение это стало в английском языке крылатым как синоним надоеды, являющегося не вовремя) прервал ее записывание; час спустя, когда гость удалился, Кольридж уже не помнил ни одной строки.

Путешествие юного лорда Байрона в Албанию, описанное в «Паломничестве Чайлъд-Гаролъда»… — Байрон посетил Албанию в 1809 г.

Прекрасна ты, страна хребтов, пещер,

Страна людей, как скалы, непокорных[81],

Где крест поник, унижен калугер[82]

И полумесяц на дорогах горных

Горит над лаврами средь кипарисов черных.

.

Минуя Пинд, и воды Ахерузы,

И главный город, он туда идет,

Где Произвол надел на Вольность узы,

Где лютый вождь Албанию гнетет[83],

Поработив запуганный народ.

Где лишь порой, неукротимо дики,

Отряды горцев с каменных высот

Свергаются, грозя дворцовой клике,

И только золото спасает честь владыки[84].

.

Не портят вида разные строенья.

Янину скрыла ближних гор стена,

Лишь там и здесь убогие селенья,

Кой-где маячит хижина одна,

А вон поляна горная видна,

Пасутся козы, пастушок на круче.

Простых забот вся жизнь его полна:

Мечтает, спит, глядит, откуда тучи,

Или в пещере ждет, чтоб минул дождь ревучий.

.

Эпир прошли мы. Насмотревшись гор,

Любуешься долинами устало.

В такой нарядный, праздничный убор

Нигде весна земли не одевала.

Но даже здесь красот смиренных мало.

Вот шумно льется речка с крутизны,

Над нею лес колеблет опахала,

И тени пляшут в ней, раздроблены,

Иль тихо спят в лучах торжественной луны.

За Томерит зашло светило дня,

Лаос несется с бешеным напором[85],

Ложится тьма, последний луч тесня,

И, берегом сходя по крутогорам,

Чайльд видит вдруг: подобно метеорам,

Сверкают минареты за стеной.

То Тепелена, людная, как форум,

И говор, шум прислуги крепостной,

И звон оружия доносит бриз ночной.

Минуя башню, где гарем священный,

Из-под массивной арки у ворот

Он видит дом владыки Тепелены

И перед ним толпящийся народ.