В среде офицеров и прусских баронов-юнкеров условия мирного договора грозили вызвать открытый бунт[915]. Территория, которую предстояло передать полякам, находилась в самом сердце Пруссии[916]. С какой стати Пруссия должна соглашаться на разрушительный и унизительный мир на Востоке, где она одержала триумфальную победу? Вспоминали легендарного графа Давида фон Йорка, который в декабре 1812 года при Таурогене отказался подчиняться своему королю и направил патриотические силы Пруссии на помощь России, сражавшейся против Наполеона[917]. Прусское правительство довольно вяло говорило о необходимости преодолевать отчаяние. Однако давало ясно понять, что если рейх не сможет встать на защиту «жизненных интересов [Lebensinteressen]» прусского государства, то у «здоровых элементов» не останется иного выбора, как выйти из состава государства. Новое восточное государство (Oststaat) станет площадкой для будущего «воскресения Германской империи»[918].

Позиция министерства иностранных дел и большинства «Веймарской коалиции» была отражена в меморандуме, составленном членами германской делегации на мирных переговорах[919]. В меморандуме также рекомендовалось отвергнуть предлагаемые условия. Этот мирный договор не может считаться приемлемым, потому что предлагаемые условия преднамеренно направлены на то, чтобы нанести ущерб самоуважению Германии. И эти условия были заведомо невыполнимы. Они противоречили условиям договора о перемирии. К тому же носили вероломный характер, так как вынуждали Германию, вопреки действительному положению вещей, взять всю ответственность за войну на себя и признать мирным договором то, что на самом деле являлось актом насилия. Делегация указывала на то, что единственной прочной основой мира может быть только честность. А подписать договор, который Германия не сможет выполнить, означало вступить в противоречие с этой основополагающей аксиомой. Отказываясь вступать в прямые переговоры, союзники показывали тем самым, что не уверены в справедливости того, чем они занимаются. Хуго Просс, автор Веймарской конституции, говорил либерал-демократам, что принять договор будет означать то же самое, что совершить самоубийство из страха перед смертью. Премьер-министр Шейдеман заявил, что если союзники желают навязать Германии этот договор, то им придется самим входить в Берлин и делать свою грязную работу. Оставаясь верной себе, говорил Шейдеман, «Германия, даже разорванная на части, найдет способ вновь воссоединиться»[920]. В 1919 году эта фраза звучала как лейтмотив. Если Германия согласиться стать собственным палачом, она лишит себя всех надежд на восстановление. Во имя будущего она должна высоко нести свою честь и принимать последствия этого, какими бы тяжелыми они ни были. В отличие от тех, кто фантазировал по поводу Oststaat, члены кабинета министров не рассматривали возможности вооруженного сопротивления. На удивление серьезно была встречена мысль Шейдемана о том, что надо предоставить союзникам заботиться о суверенитете Германии. Германия сдается, заявляя о своей вере в то, что «прогрессивное мирное развитие планеты вскоре приведет к созданию независимого суда, перед которым мы заявим о своих правах»[921].

Потребовалось хладнокровное мужество Маттиаса Эрцбергера, чтобы указать на опасность применения тактики Троцкого «ни мира, ни войны». Французы и британцы не настолько глупы, чтобы следовать фантазиям Шейдемана. Они не позволят Германии снять с себя ответственность за управление страной из-за ее поражения в войне. Они не станут оккупировать всю Германию, а просто приберут к рукам самые выгодные активы, оставив после себя хаос и нищету. Можно было использовать Лигу Наций в качестве апелляционного суда. Но к этому нейтральному арбитру можно будет обратиться лишь после того, как Германия ратифицирует договор. И если германские либералы все еще надеются на «прогрессивный и мирный ход развития» мировой политики, то им сначала придется выплатить весьма болезненный первый взнос, выбрав путь сотрудничества, а не конфронтации[922]. При всей своей несправедливости и нечестности Версальский договор оставлял шанс на сохранение германского национального государства. Демократ Эрцбергер чувствовал, что большинство населения жаждало мира, а не проявления национального героизма. Это было самым наглядным образом подтверждено на экстренной встрече премьер-министров 17 земель, входивших в состав рейха, на которой Бавария, Вюртемберг, Баден и Гессен решительно выступили в поддержку мирного договора[923]. Конечно, Пруссии было обидно уступать свои земли Польше, но, если рейх не пойдет на заключение мира, французы оккупируют запад и юг страны. В этом вопросе демагогия Эрцбергера, по выражению Брокдорфа, едва сдерживавшего свое возмущение, не знала границ. Он «дал понять, – возмущался Брокдорф, – что не хотел бы распространяться по поводу случаев изнасилования немецких женщин сенегальскими и другими чернокожими солдатами, но вторжение неизбежно приведет к падению и распаду рейха»[924].

Конечно, это было отвратительно. Но Эрцбергер и остальные сторонники заключения мирного договора, среди которых видное место занимал Эдвард Давид, давний коллега Эрцбергера по правому крылу СДП, неустанно выступали с позиций необходимости обеспечить будущее рейха. Если Берлин не пойдет навстречу желанию населения страны заключить мир, катастрофа будет неизбежной. В октябре 1918 года большинство в рейхстаге взяло на себя ответственность за проведение переговоров о перемирии и, несмотря на мятежный героизм флота и социалистическую революцию, сумело избежать безусловной капитуляции и полномасштабной оккупации. Если большинство в рейхстаге не проявит мужества на этот раз, то Германия вновь окажется на пороге катастрофы. Правительство, возглавляемое НСДП, единственной партией, проявившей верность принципу преемственности германского государства, подпишет унизительный мир, предлагаемый на условиях, устраивающих Антанту и Москву. В результате начнется гражданская война «всех против всех». Германия подобно России пойдет по пути распада и анархии. До тех пор, пока в послевоенной Германии будет сохраняться возможность развития сценария насильственных действия против левых сил, опасаться следует не свержения капитализма, а кошмарного повторения в Западной Европе катастрофической авантюры Троцкого. Если же главной задачей является сохранения целостности рейха, то единственно возможным шагом будет сделать то, на что летом 1917 года не решились Церетели и Керенский. Германии нужно правительство, созданное на базе широкой национальной коалиции, которое подпишет унизительный мирный договор[925]. Проблема состояла в том, как набрать необходимое большинство[926].