Хель прошипела: «Мужчины!» — и закрыла глаза.

Мертвые вокруг нее пылью оседали обратно, чтобы лежать в безмолвии и покое еще очень долго.

Мэдди молча обводила взглядом заиленные равнины Хель.

Остатки снов еще усеивали их, напоминая обычные обломки и осколки, каких полно в любой реке или море. Но маленькой компании, которая собралась на берегу Сна, хватало ума не исследовать слишком близко забытые рекой блестящие обрывки, не вполне камни, и соблазнительные испарения.

Ваны присоединились к ним со своего наблюдательного пункта в сердце пустыни, и некоторое время все спорили, что же произошло, но толком ни к чему не пришли. Скади была несколько расстроена, учитывая, что Один очутился вне досягаемости, а Локи…

— В сущности, вы говорите, что я не могу его убить, — в четвертый раз повторила она.

Охотница уже опробовала этот аргумент на Ньёрде, Фрейе и Браги, теперь пришла очередь Хеймдаллю унимать ее (поскольку остальным это так и не удалось).

Хеймдалль оскалил золотые зубы.

— Но почему? — спросила Скади. — Потому что он спас мир? Что ж, если дело только в этом…

— Не только, — раздался голос Идун, она говорила непривычно деловито, что застало Скади врасплох. — Ты не можешь убить Локи, — просто сказала она, — потому что Бальдр хотел, чтобы он жил.

Молчание было долгим.

— Бальдр? — повторила Скади.

Идун кивнула.

И снова тишина, во время которой Идун с некоторым удивлением думала, что льдисто-голубые глаза Скади словно немного затуманились. Не секрет, что при жизни Бальдр разбивал сердца, но…

— Бальдр хотел, чтобы Локи жил? — с сомнением произнесла Скади.

— Локи пожертвовал за него жизнью — за всех нас, — ответила Идун.

И вновь долгое ледяное молчание.

— Ничего более нелепого я в жизни не слышала, — ожила Скади. — Ты еще скажи, что он теперь главный.

— Ну, — согласилась Идун, — формально, в качестве заместителя Генерала…

— А, чтоб меня! — прорычала Охотница, отбросила рунный хлыст и, сутулясь, побрела по песку.

Адам наблюдал за всем издалека. Как ни странно, он не боялся — видимо, события последних нескольких дней навсегда излечили его от страха, — но глаза его сузились от ненависти, пока он смотрел на богов, свернувшись костлявым клубком за камнем на некотором расстоянии от них.

Никто не уделял ему ни малейшего внимания, никто не искал его, не звал и даже не замечал, что его не хватает.

Вот и хорошо, сказал себе Адам. Если он пойдет по широкой дороге через равнину, то смоется задолго до того, как кто-нибудь вспомнит, что он вообще здесь был.

Он двигался быстро и с особенной уверенностью, совсем нехарактерной для Адама Скаттергуда, который покинул Мэлбри полжизни назад. Теперь он вспоминал того Адама с некоторым презрением — мальчика, боявшегося снов. Сейчас он стоял, возрожденный, — человек, возможно даже, последний человек — и сознавал свою великую ответственность. В руке у Адама был золотой ключ, и он крепко сжимал кулак, когда быстро бежал, пригибаясь пониже, по бесцветным просторам Хель, а тихий голосок в его голове продолжал шептать и уговаривать, обещая:

«Миры».

Мертвые обходили его стороной, что ни капли не удивило Адама.

Между тем Мэдди пыталась разобраться с последними событиями. И так непросто было поверить, что они вообще выжили, но еще сложнее было принять четырех пришельцев из-за реки — асов, которые стояли среди них в своих обличьях.

Тор-Громовержец, он же бывший Дориан Скаттергуд. Мать Фригг, которая некогда была Этель Парсон. Золотоволосая Сиф, Королева Урожая, чей знак Ар отголоском красовался на брюхе пузатой свиньи. Наконец, Тюр, больше не однорукий, зато, похоже, заимевший проблемы с хозяином.

— Я не могу быть Тюром, — возмущался Сахарок-и-кулёк. — Это же Тюр Отважный. Тюр-Воин. Я что, похож на воина? Это чертова ошибка. Меня перепутали с кем-то храбрым.

— Но ты был храбрым, — возразила Мэдди. — Ты украл голову Мимира.

— Я не собирался! — забеспокоился Сахарок. — Меня Капитан заставил! Это он вам нужен, а не я!

Он оказался в обличье Воина; его цвета — ярко-красный с намеком на золото гоблинов по краям — отчаянно сверкали. На его левой руке горела рунная метка Тюр, перевернутая, алая, будто кровь.

— Снимите ее! — завопил Сахарок, протянув руку.

Мать улыбнулась.

— Это не так-то просто.

— Но я больше не я! — завывал Воин поневоле.

— Ну конечно ты — это ты, — ласково сказала Мэдди. — Ты понесешь его обличье, но навсегда останешься собой. А я всегда буду Мэдди Смит, равно как и Моди, дочерью Тора. Подумай об этом, Сахарок. Ты совершил прекрасный поступок. Вы все совершили.

Она взглянула на Этель, Дориана, Толстуху Лиззи, весьма странно смотревшуюся в обличье Золотоволосой Сиф, а потом на Локи, который стоял один, спиной к остальным.

Мэдди подошла к нему, но он не посмотрел на девочку. Он наблюдал за рекой Сон с ее островами, водоворотами, утесами и скалами. Из глаз его вновь исчез даже намек на смех, осталась лишь печаль, которой Мэдди не понимала.

— Выше нос, ты спасен, — заговорила она.

Локи упрямо не смотрел на нее. За рекой уже возрождалась Черная крепость Нижнего мира, часть за частью, башенка за невозможной башенкой.

— Интересно, кто еще спасся, — произнес Локи, не отводя глаз от Черной крепости.

— Возможно, кто-то из асов.

— Возможно.

Мэдди подумала, что особой уверенности в его голосе нет.

— Или Бальдр. Как по-твоему?

— Бальдр мертв. — С этими словами Локи взглянул на девочку, в глазах его застыли злость и печаль. — Бальдр умер, чтобы спасти меня. Или, скорее, умер, чтобы слово Хель не было нарушено; слово, которое удерживает равновесие между Порядком и Хаосом. — Локи на мгновение замолчал. — Самодовольный мерзавец.

Мэдди невольно улыбнулась.

— Что ж, надеюсь, благодарности он не ждет. Я по этой части не большой мастак. Что до Генерала… — Локи снова замолчал, его взгляд переместился на место, где упал Один. — Если он считает, что я ему что-то должен…

Снова молчание, во время которого Локи вглядывался в никуда.

— Все нормально, — сказала Мэдди. — Я тоже по нему скучаю.

И, рука в руке, они подошли к берегу Сна, где уже собирались похороны.