Официант возвращается с пустыми руками и вежливо интересуется:

— Принести счет? Одну минуту.

— Хотите, чтобы я платил и за того господина в туалете? Ну нет, он вернется и сам заплатит.

На это официант, уходя, бесстрастно сообщает:

— Боюсь, он не заплатит. Он только что уехал.

* * *

— Мне надо подумать.

Голос Соловьева, преображенный десятком динамиков мощной акустической системы «мерседеса» звучал много мягче и сочнее, чем в жизни. Его сменил бархатистый баритон Эрнесто:

— Ну нет, думать вам мы не дадим, а то еще неизвестно, что вы там надумаете. Вы человек изобретательный…

Раздался короткий скрежет и голос прервался шипящей тишиной. Водитель, не меняя выражения лица, протянул руку и выключил магнитофон.

Ван Айхен сидел на заднем сиденье черного «мерседеса», глядя в окно. Несколько офицеров в светло-зеленой форме верхом появились на дорожке, огибавшей небольшое озеро. Впереди на крупном темно-гнедом жеребце с белым чулком на правой передней ноге ехал шагом седой полковник, за ним смеявшиеся над чем-то трое младших офицеров со стеками в руках. Пропустив автобус, офицеры дали лошадям шпоры, пересекли автомобильную дорогу и, перейдя на рысь, скрылись за поворотом обсаженной высоким кустарником скаковой дорожки.

Водитель, не поворачивая головы, произнес:

— Это был о самое начало их разговора. До дела они не дошли. Я звонил, спрашивал, что произошло. Соловьев нашел микрофон. Согнул его так, что тот сломался. Официант не понимает, когда это могло произойти. Он наблюдал за ними, но его пару раз отвлекали.

Сидевший на переднем сиденье вполоборота Эрнесто изо всех сил стиснул руки, чтобы удержать нервную дрожь, и проговорил:

— Соловьев уперся, и ни на что другое его уговорить не удалось бы. Он ни за что не стал бы подписывать бумагу. Я подумал, что если мы будем иметь пленку, этого вполне хватит, чтобы их люди его забрали.

Ван Айхен наконец вынул изо рта короткую незажженную сигару, недовольно оглядел ее и, по-прежнему глядя в окно, произнес:

— Твоя задача выполнять мои указания, а не делать выводы; Было сказано — заставить Соловьева подписать бумагу. Все, никаких других вариантов, никаких отступлений. Магнитофонная запись была нужна лишь для подстраховки. Ты нарушил мой приказ.

— Я не мог звонить вам: оставлять его одного было опасно, он мог уйти. Кроме того, на столе стоял микрофон. И еще…

Ван Айхен поморщился:

— Я все сказал. Ты тоже. Больше никаких объяснений не нужно.

— Поймите…

— Заткнись, дай мне подумать!

Помолчав еще несколько секунд, Ван Айхен опустил стекло и неторопливым жестом выбросил сигару. Поколебавшись, он сказал Эрнесто:

— В том районе такси нет. Так что Соловьев будет добираться до гостиницы еще минут двадцать-двадцать пять. Поезжайте к нему и поставьте микрофоны. Продолжим игру.

Дождавшись, когда Эрнесто вылезет из машины и захлопнет дверцу, водитель, все так же не поворачиваясь к Ван Айхену, сказал:

— Я не успел вам сказать — звонили зарубежные партнеры. Они получили информацию от своего источника в нашем министерстве внутренних дел'. Там вплотную заинтересовались Эрнесто и его международными связями. Скорее всего, арестовывать пока не будут, но нельзя исключать, что в ближайшие дни его вызовет следователь.

— Что им известно?

— Пока неясно. Он ведь последнее время отлаживал каналы сбыта товара. Скорее всего его зацепили именно на этом.

Ван Лихен зло повел головой:

— Это серьезно усложняет дело. Если полиция следит за Эрнесто, они были свидетелями нашей возни вокруг Соловьева. Он попал в их поле зрения. Это связывает нам руки. Черт возьми!

Оба они смотрели, как Эрнесто подошел к своей машине и нервно шарил в карманах в поисках ключа. Подумав, Ван Айхен тронул водителя за плечо и добавил:

— Я сам сяду за руль. А ты поедешь с ним.

* * *

Этот Эрнесто шустрый малый. И купил он меня легко и непринужденно, оставив сидеть за этим дурацким столиком в компании с дурацким официантом. И запись, которую сделал Эрнесто, ушла бы из моих рук. Каким образом эту запись после монтажа собирались довести до сведения Сибилева и иже с ним, не так уж и важно. Возможна масса вариантов. Главное, что удалось вовремя найти микрофон и вывести его из строя.

А Сибилев и его люди, наверное, сейчас гадают, куда я мог деться. Теперь мое спасение в той пленке, которая находится в диктофоне на моем животе. Как дела у Воропаева? Он не звонит и не появляется, передал ли мою просьбу Сибилеву? Надо самому вызывать людей из резидентуры. Неизвестно еще, как Сибилев отреагирует на пленку, не исключено, что придется связываться с Москвой мимо него.

Вокруг кафе нет никаких машин, прохожих тоже не видно. Иными словами, наблюдения вроде бы нет. Ни чужого, ни своего. Ни одного знакомого лица, кроме официанта, который выглянул из подсобки и злобно таращится на меня. Наверное, что-то не так с пепельницей. В следующий раз будет лучше следить за казенной утварью. Бросив на столик деньги, иду от кафе к ближайшей оживленной улице.

Ну что же, хорошо уже то, что Воропаев оказался чист. Если бы он передал информацию Эрнесто — а он должен был бы это сделать — тот ни при каких обстоятельствах не отпустил бы меня с пленкой в руках. Она для них сейчас, как бомба. И эту бомбу я могу спрятать в любой момент и где угодно — ищи ее потом.

То, что Воропаев, заступаясь за меня, получил дырку, на самом деле ниочем не говорило. Он стоял спиной и даже не видел того типа с пистолетом. А не влезть в драку он не мог: рядом были двое коллег. И все равно, эмоционально это ранение вызывало у меня вполне понятные симпатии к Олегу. Ну ладно, если Воропаев ни при чем, то остаются Сибилев и Панченко. Кто из них? Ответ на этот вопрос нужен был как можно скорее.

Продолжаю мусолить детали предстоящего разговора с коллегами по дороге в свой бывший монастырь, куда добираюсь сначала на трамвае, затем — на автобусе. Какие у них будут лица, когда они прослушают запись? Что они станут делать? Извиняться за свои подозрения или просто оставят меня в покое без объяснений? Сделают вид, что ничего не было? А что, кстати, дальше делать мне? Может, действительно уйти из «конторы»? Отмыться от всего, что на меня вывалили, и уйти? Сколько вопросов в предвкушении завершения этого мерзкого дела. Ладно, там будет видно. По дороге несколько раз проверяюсь — наблюдения нет.

Вот уже ставшая знакомой дверь, покрытая зеленым лаком и