Этого было достаточно, чтобы принц Брауншвейгский Антон-Ульрих поручил секунд-майору Чичерину выбрать до десяти гренадеров с капралом, одеть их в шубы и серые кафтаны и наблюдать, не ездит ли кто по ночам к Елизавете, Миниху и князю Черкасскому, за что капралу дано было 40 рублей, а солдатам по 20 рублей.

— Он уже предлагал свои услуги Елизавете! — говорил отец императора с возбуждением Финчу. — Его пора низложить, этого нестерпимого Миниха.

Едва узнав о новой поездке фельдмаршала к Елизавете, Антон-Ульрих отдал секретный приказ «близко следить за ним и схватить его живым или мертвым, если он выйдет из дому вечером и направится к великой княжне.

В один из дней, явившись на настойчивый зов Елизаветы Петровны к ней, в Смольный, де ла Шетарди услышал от цесаревны, что «дело зашло так далеко, что дольше ждать не представлялось возможным».

— Гвардия преданна, люди в нетерпении. Но нужны… — она не договорила, приступив было к самому щекотливому вопросу о деньгах, так как ей доложили о приезде английского посла Финча.

Елизавета знаком пригласила французского посла остаться и дождаться отъезда непрошеного гостя.

Внимательный Финч сразу же почувствовал обстановку и сократил свой визит, сославшись на срочные дела.

— Вот мы и избавились от него! — воскликнула Елизавета.

Задерживаться, однако, для продолжения разговора не было возможности, нельзя было давать повода к подозрениям.

— Имейте в виду, — провожая Шетарди до дверей, сказала Елизавета Петровна, — мне нечего более стеснять себя, вы можете приходить ко мне, когда вам заблагорассудится.

Лесток, спускаясь с ним по лестнице, сумел намекнуть о деньгах, рассказав о недавнем поступке правительницы, которого бы она могла не делать и который решительно оскорбил Елизавету Петровну.

Имея тридцать две тысячи рублей долгу, которые принуждена была неизбежно делать в прежнем своем положении и с которыми ей, даже при помощи данного ей пенсиона, невозможно было разделаться иначе, как запутав себя на несколько лет (Липман с готовностью предлагал деньги, «по-свойски», но под такой процент, что и десятка лет не хватило бы распутаться с ним), Елизавета Петровна попросила, чтобы их заплатили за нее. Правительница не отказала в просьбе, но, вероятно, в предположении, что цесаревна желает выиграть в итоге, потребовала, чтобы принцесса представила в подтверждение своих долгов счеты от купцов. Проверка этих счетов не была выгодна. То, что было сделано на память, увеличилось по мере того, как стали справляться со счетами и вместо тридцати двух тысяч открылось сорок три тысячи долгу, которые и имели горесть заплатить, без всякой для себя выгоды.

— Елизавета Петровна была очень обижена таким недоверием, — закончил свой рассказ Лесток, раскланиваясь с маркизом, подбирающим полу шубы, дабы сесть в карету.

В то время, как Елизавета, пользуясь тем, что Анна Леопольдовна увлечена Линаром и ей не было дел до других, мало-помалу приобретала себе приверженцев в гвардии, Лесток действовал на приближенных цесаревны, людей, замечал М. Д. Хмыров, незначительных и небогатых, воображение которых он распалял заманчивою перспективою значения и богатств, ожидавших каждого из них в том случае, если б ее высочеству довелось стать ее величеством. «Тут сладкоглаголивый лейб-хирург успевал скоро, потому что все приближенные цесаревны, взятые вместе, уступали в смышлености Лестоку одному, а взятые порознь — годились ему в сыновья, — писал М. Д. Хмыров и продолжал: — Старания лейб-хирурга, под видом соблюдения польз цесаревны, чрезвычайно усердствовавшего собственно себе, не пропали втуне».

Ему деятельно содействовал Грюнштейн, человек весьма грубый и безнравственный. Это ничуть не смущало Лестока, не брезговавшего никем и ничем, особенно там, где попахивало выгодой. Он мало-помалу оплачивал труды иудея, вербовавшего приверженцев цесаревне среди солдат гренадерской роты Преображенского полка. В будущем Лесток обещал Грюнштейну и солдатам большую мзду.

Казна цесаревны была небогата. Собственных денег Лесток не имел желания расходовать на дело, ибо, по его разумному соображению, в случае неудачного исхода их никто ему не возвратит. Рискуя всем для денег, он по натуре своей был из числа тех авантюристических натур, которые никогда не рискнут самими деньгами.

Именно поэтому он так обхаживал маркиза де ла Шетарди. Пребывая в гостях у посла, он имел возможность, кроме разговоров, заняться любимой игрой в карты и частенько оказывался в крупном выигрыше.

С маркизом они сдружились быстро и оказались сущим кладом друг для друга. Но чтобы о их частых свиданиях не начались подозрительные суждения, земляки сговорились видеться не иначе как во дворцах, всегда при свидетелях и, встречаясь, замечает М. Д. Хмыров, усердно потчевать друг друга табаком, в щепотках которого взаимно передавать цидулки, с прописанием необходимейших известий, инструкций, указаний…

По истечении нескольких дней цесаревна чрез Лестока сообщила маркизу де ла Шетарди, как трудно ей сдерживать рвение своих приверженцев, между тем как Нолькен своими неприемлемыми требованиями препятствует задуманным планам.

Внешне она была так же беспечна, что многих вводило в заблуждение.

Правительница и цесаревна вновь находились в величайшем согласии друг с другом; они посещали одна другую почти каждый день, совершенно без церемоний и, казалось, жили, как родные сестры.

Приветливо кланялась Елизавета Петровна каждому знакомцу, любезно улыбалась преображенцам. Она была весьма проста со всеми. Она была на людях, и это, цесаревна знала, притягивало, рождало симпатию к ней, мысли о ее неудавшейся судьбе.

Солдаты до такой степени считали ее своей, что во время ее катаний около Смольного двора вскакивали на облучок ее саней, зазывая к себе то на крестины, то на именины. Она не отказывалась.

— Если отец мой в каждом доме мог спокойно спать, то и я тоже, — говорила она.

Но едва возникала малейшая угроза ее безопасности, она отметала приглашения мгновенно.

«Елизавета Петровна, — писал фельдмаршал Миних впоследствии в своих мемуарах, — выросла, окруженная офицерами и солдатами гвардии, и во время регентства Бирона и принцессы Анны чрезвычайно ласково обращалась со всеми лицами, принадлежавшими к гвардии. Не проходило почти дня, чтобы она не крестила ребенка, рожденного в среде этих первых полков империи, и при этом не одаривала бы щедро родителей или не оказывала бы милости кому-нибудь из гвардейских солдат, которые постоянно называли ее «матушкой». Елизавета, имевшая свой дом вблизи новых Преображенских казарм, часто бывала в нем и там виделась с Преображенскими офицерами и солдатами. До правительницы стали доходить слухи об этих собраниях, в особенности часто о них доносил ей ее супруг, постоянно опасавшийся происков Елизаветы, но Анна Леопольдовна считала все это пустяками, на которые не стоило, по ее мнению, обращать никакого внимания. Угодливые голоса вторили ей в этом случае, и по поводу сношений цесаревны с солдатчиной при дворе только насмешливо повторяли, что она «водит компанию с Преображенскими гренадерами».