предупредив тем самым, чтобы ты больше никогда не тревожил эти моря. – Голова насмешливо склонилась набок. – Я думал, что достаточно ясно выразился. Что тебе осталось непонятно?

В прошлый раз ты оставил внутри меня часть себя. Я прилетел сюда с гиперсвиньей по имени Пинки… вот только я однажды назвал его Скорпом, а знать это имя мог лишь потому, что ты оставил его в моей памяти, когда я был здесь в последний раз. Скорп выступил в мою защиту. Если хоть что-то из сказанного им до тебя дошло, ты уже в курсе: я здесь не для того, чтобы причинить тебе боль или попросить прощения. Он знает меня лучше, чем я знаю сам себя. И он знал тебя.

Пальцы великана напряглись.

Ты обманул моего старого друга.

Нет, я этого не делал. Я обманул сам себя. Я заблокировал собственную память и начал жизнь с чистого листа. Я бежал от правды; я не хотел помнить, кто я и как с тобой поступил. Я ничего не отрицаю и готов заплатить любую цену. Но прежде чем ты меня покараешь, поделись информацией. Ты в долгу перед Скорпом, перед Аной Хоури, перед всеми погибшими на Арарате. Перед памятью о Фелке и Галиане.

Я всерьез рисковал, упоминая тех, кто был ему дорог, но был к этому готов. Я знал, что мои слова либо пробьют его защиту, либо окончательно настроят его против меня. Третьего было не дано.

Пальцы давили все сильнее. Я чувствовал, как просачиваюсь между ними струйкой слизи, которая когда-то была человеком по имени Уоррен Клавэйн.

Кулак продолжал сжиматься.

Глава 27

Обратно к убежищу маскиан нас доставили скафандры, руководствуясь данными инерциальных компасов. Когда мы добрались до камуфляжного навеса, буря уже подутихла.

– Если они клюнут на приманку, – сказал я, пока мы, снова распаковав снаряжение, посасывали через трубочки питательную смесь, – это случится скорее раньше, чем позже.

– Что, если их просто бросят умирать? – спросила Любовь. – Не самый ли это вероятный исход, учитывая все известное нам о психологии их коллективного разума? Нередко индивидуумами или даже группами жертвовали, чтобы снизить риск для главных гнезд.

– Верно, – кивнул я. – Но это новобранцы, им пришлось через многое пройти, чтобы попасть на Марс. Вряд ли сочленителям хочется отбить у других тягу к подобным предприятиям. Материнским гнездам нужны новые тела на замену тем, кого мы убиваем. И бросать новичков вовсе не склонны, даже если вопрос лишь в том, чтобы не дать нам пропагандистский повод.

– Проработав столько времени в психохирургической службе, я, пожалуй, лучше других знаю, что творится у них в головах, – сказала Любовь. – Но все-таки для меня непостижимо, каково это – быть сочленителем.

– Радуйся, – усмехнулся Надежда.

– Это восхитительно, – ответил я, вынимая обойму из полуавтоматического пистолета и вставляя новую. – Наверняка восхитительно, иначе бы они бы изо всех сил пытались избавиться от такого подарка. А может, дело всего лишь в манипуляциях с памятью. Если внушить человеку, что раньше ему всяко жилось хуже, он без возражений согласится на трансформацию. И уже не захочет ничего другого.

– Брат много об этом размышлял, – проговорил Надежда.

Я заметил, как нахмурилась Любовь. Наверняка она пыталась понять, о чьем брате речь. У нее самой брата не было. Относилась ли фраза ко мне? Но считалось, что никто из нас ничего не знает об остальных: даже настоящие имена – тайна, не говоря уже о семейных отношениях. Любовь явно смутило небрежное замечание Надежды, заставив подумать, будто ее во что-то не посвятили.

И я ей сочувствовал. Знакомое, вызывающее мурашки ощущение.

– Вряд ли кто-то думал об этом больше, чем он, – сказал я, ставя пистолет на предохранитель. – Возможно, мой брат даже испытал весь процесс на себе самом.

– Твой брат? – переспросила Любовь.

– Тот самый пленник, которого нам предстоит забрать. Мы прилетели на Марс, чтобы похитить его у пауков.

– Не знала.

– Ты и не должна была знать, – мягко ответил я. – Впрочем, с тактической точки зрения это несущественно. Важно лишь то, что он ценный актив, который нам нужно вернуть, и теперь мы на пути к цели.

– Вы… небесный маршал Клавэйн, сэр?

Уловит ли она в моем ответе едва заметную насмешку?

– И насколько тебе это кажется вероятным, Любовь?

– Не знаю. – Она судорожно сглотнула. – Я думала, небесный маршал… в смысле, один из маршалов сейчас с дипломатической миссией на Европе.

– Небесный маршал Невил Клавэйн уже три с половиной месяца на Марсе, – терпеливо ответил я. – Вся эта история насчет Европы – дымовая завеса, маскирующая его отсутствие. Нам крайне неприятно, что он попал в плен, и еще неприятнее – что мы его до сих пор не вернули. Но к этому мы уже близки – благодаря вам.

– Значит, вы… небесный маршал Уоррен Клавэйн, сэр?

– Значит, так.

– Э-э… Для меня большая честь участвовать в этой операции, сэр. Я всегда относилась к ней всерьез, но теперь, когда знаю, кто пленник и что вы с нами…

– Давай закончим на этом, Любовь, – прервал я ее, зная, что она все равно будет называть меня Верой, пока я не разрешу обращаться по настоящему имени и званию. – Все идет хорошо, почти в точном соответствии с планом. За исключением одной детали.

В щеки мне хлестал соленый ветер. Я сидел, подтянув колени и обхватив руками исцарапанные ноги. Бледная трава щекотала кожу. Меня била дрожь.

Рядом со мной сидел мальчишка. Позади нас тянулся поросший травой берег, дальше – узкая полоска бесцветного ила, а еще дальше простиралось бурное серое море, покрытое барашками волн до самого горизонта цвета белого шума.

– Ты в самом деле думал, что это хорошая идея? – спросил мальчишка, катая между пальцами гладкий серый камешек. – В смысле – после всего, что случилось?

– У меня не было выбора. Если бы мы поменялись ролями, ты бы точно так же прилетел на Арарат. – Раздраженно прищурившись, я смахнул со лба треплемые ветром волосы. – Дело не в том, как я поступил с тобой, и не в том, как, по твоим словам, ты поступил бы со мной.

– А в чем?

– Я знаю, что поступил несправедливо. Отправил тебя на смерть ради политического трюка… потому что мне хотелось продолжения войны, а не установления мира, который, как ты знал, был вполне возможен. Согласен, я был не прав. Но я так действовал вовсе не потому, что мне нравилась война. Я лишь верил в правоту нашего дела и считал войну единственным средством для того, чтобы оно восторжествовало.

– Значит, ты несправедливо поступил со