По ходу событий, поняв, что дело проиграно, незаметно исчез полковник Полковников и другие руководители мятежа, бросив рядовых исполнителей своих «освободительных» планов на произвол судьбы.

Последней пала телефонная станция. Находившийся там американский журналист Альберт Рис Вильяме рассказал потом Джону Риду, как все это было. Такая картина, право же, достойна золотой рамы…

«Телефонная станция держалась до самого вечера, когда появился большевистский броневик, и матросы пошли на приступ. Перепуганные телефонистки с криком бегали по зданию. Юнкера срывали с себя все знаки различия, а один из них, решивший скрыться, предлагал Вильямсу за его пальто всё, что он захочет… „Они нас перебьют! Они нас перебьют!“ — кричали юнкера, ибо многие из них еще в Зимнем дворце обещали не подымать оружия против народа[201]. Вильямс предложил им свое посредничество, если они выпустят Антонова. Это было немедленно исполнено. Антонов и Вильяме обратились с речью к победителям-морякам, озлобленным большими потерями, и юнкера снова были отпущены на свободу…[202]Но некоторые из них, перепугавшись, пытались бежать по крыше или спрятаться па чердаке. Их переловили и выбросили на улицу.

Измученные, покрытые кровью, торжествующие матросы и рабочие ворвались в аппаратный зал и, увидев сразу столько хорошеньких девушек, смутились и нерешительно затоптались па месте. Ни одна девушка не пострадала, ни одна не подверглась оскорблению. Перепуганные, они забились в угол и затем, почувствовав себя в безопасности, дали волю своей злости. „У, грязные мужики, невежды! Дураки!..“ Матросы и красногвардейцы совсем растерялись. „Звери! Свиньи!“ — визжали девушки, с негодованием надевая пальто и шляпы. Как романтичны были их переживания, когда они передавали патроны и делали перевязки своим смелым молодым защитникам, юнкерам, из которых многие были из лучших русских семей и сражались за возвращение обожаемого царя[203]! А тут все были рабочие да крестьяне — „тёмный народ“…

Комиссар Военно-революционного комитета, маленький Вишняк, пытался убедить девушек остаться. Он был необычайно вежлив. „С вами очень плохо обращались, — говорил он. — Телефонная сеть находилась в руках городской думы. Вам платили по 60 рублей в месяц, заставляли работать по десять часов в сутки и больше… Отныне все будет по-другому. Правительство передаст сеть министерству почт и телеграфов. Вам немедленно подымут жалование до 150 рублей и уменьшат рабочий день. В качестве членов рабочего класса вы должны быть счастливы…“

„Члены рабочего класса! Уж не думает ли он, что между этими… этими животными и нами есть что-нибудь общее? Оставаться? Да хоть бы вы нам дали по тысяче рублей!..“ И девушки с величайшим презрением покинули здание.

Остались только служащие, монтеры и рабочие. Но коммутаторы должны работать: телефон был жизненно необходим… Имелось же всего полдюжины опытных телефонисток. Вызвали добровольцев. На призыв ответило до сотни матросов, солдат и рабочих. Шестеро девушек носились кругом, инструктируя, помогая, бранясь… Дело пошло кое-как, но все-таки пошло, и провода снова загудели. Прежде всего установили связь между Смольным, казармами и фабриками, затем отрезали сообщение с думой и юнкерскими училищами… Поздно вечером слух об этом распространился по всему городу, и сотни представителей буржуазии орали в телефонные трубки: „Дураки! Черти! Вы думаете, это надолго? Погодите, вот придут казаки!“»[204].

С прочими училищами проблем не возникло. Юнкера явно не хотели умирать за Керенского и компанию. Уже второй раз за три месяца в России повторилась история Наполеона — и опять в виде фарса.

Ах, эти русские! Что за оригиналы! Хороша гражданская война! Всё, что угодно, только не дерутся…

Реплика неизвестного французского офицера на вокзале в Царском Селе 29 октября 1917 г.

Мы оставили Керенского в полдень 25 октября, когда он на автомобиле американского посольства покинул Зимний и отправился в сторону фронта, возглавить войска, вызванные в Петроград для усмирения мятежа.

В Гатчине никаких прибывших с фронта войск не оказалось. Местный гарнизон производил совершенно революционное впечатление, и, едва заправив машину, министр-председатель помчался дальше. К вечеру он добрался до Пскова, где стоял штаб Северного фронта, и там выяснил, что надеяться ему особо не на что…

…День этот в штабе Северного фронта выдался неопределенным и горячим. С одной стороны, рано утром пришел приказ послать войска в Петроград, на помощь Временному правительству. С другой, положение в столице было двусмысленным, и генерал Черемисов не испытывал ни малейшего желания делать из фронтовых солдат карателей, выполняя приказ уже, может быть, свергнутого правительства. Что в таком случае следует делать? Правильно, воспользовавшись демократией, поставить сложный вопрос на обсуждение общественности — авось он там и утонет. Так и Черемисов: впредь до выяснения создавшегося положения он отменил отправку войск в Петроград и уселся совещаться вместе с комиссаром фронта, председателем фронтового комитета и председателем местного Совета.

Сначала заседали сами, потом решили опросить армии — как те отнесутся к данному приказу. Из трех армий одна ответила, что выполнит, другая намеревалась сидеть на месте, третья соглашалась послать войска, но не против нового правительства, а в помощь ему. Конечно, если хотеть что-то делать — то можно было воспользоваться ответом одной из армий, но в целом среднее арифметическое настроения войск равнялось нулю, и это давало повод по-прежнему сидеть на месте. Где-то в середине дня образовался Северо-Западный военно-революционный комитет, и теперь генерал Черемисов мог оправдывать свое бездействие ещё и необходимостью подчиняться силе.

Вечером из Петрограда практически одновременно прибыли приказ об аресте Керенского и он сам с повелением срочно послать войска. Умный Черемисов не стал выполнять ни того, ни другого. Министру-председателю он посоветовал скорее отправляться в Ставку, а то, не ровен час, и вправду арестуют — и ушел на очередное совещание с местным ВРК.

Тогда свергнутый премьер обратился к другим фронтам. Более лояльно настроенный к Временному правительству генерал-квартирмейстер Барановский передал в Ставку приказ немедленно прислать войска. Западный фронт ответил, что надежных частей нет, Юго-Западный тоже не обрадовал. А с Румынским состоялся совершенно замечательный диалог. В ответ на обращение Ставки оттуда радостно сообщили, что Румчерод[205]решил организовать дивизию из лучших частей и отправить в Петроград, на защиту Учредительного Собрания. «Нет, — поправили из Ставки, — речь идёт о защите действующего правительства». К проводу подошел комиссар фронта Тизенгаузен и заявил: