– Я не могу позволить себе сломать ногу, – отшутился он.

Отдел пластинок – тоже его идея. Этот отдел привлекал множество молодых людей, которые щедро сорили пожертвованиями своих родителей на их карманные расходы. Калдервуд, люто ненавидевший всякий шум, не выносивший бесцеремонного поведения большинства современной молодежи (его собственные три дочери, две из них – уже настоящие леди, а третья – тинэйджер с бледным личиком, всегда вели себя достойно, с викторианской учтивостью), упорно, активно возражал против его затеи.

– Я не намерен устраивать в своем магазине крикливый балаган, – ворчал он. – Я не хочу и дальше развращать американскую молодежь этими дикими варварскими звуками, которые нынче все почему-то называют музыкой. Оставь меня в покое, Джордах, оставь несчастного старомодного торговца в покое, прошу тебя!

Но Рудольф представил ему статистические данные о том, какую сумму ежегодно в Америке тратят тинэйджеры на пластинки, и пообещал, чтобы не раздражать Калдервуда и других посетителей, установить звуконепроницаемые кабины, и Калдервуд уступил. Иногда Рудольф его злил, раздражал, но он всегда был отменно вежлив и терпелив, и все их стычки в большинстве случаев заканчивались мирным исходом. Среди своих Калдервуд хвастался по поводу того, какой у него толковый сообразительный помощник и какой он сам, Калдервуд, прозорливый человек – сумел выбрать именно этого парня из толпы, именно его. Он удвоил ему жалованье, хотя Рудольф его об этом не просил, и даже выдал премию на Рождество – три тысячи долларов. «Он не только модернизирует магазин, – говорил Калдервуд, если только рядом не было Рудольфа, – этот сукин сын модернизирует и меня самого. Ну а если как следует разобраться, то я его нанимал именно для этого!»

Раз в месяц он приглашал Рудольфа на обед в свой дом, где царили мрачные пуританские манеры, где его дочери говорили только, когда к ним обращались с вопросом, а из напитков на стол не подавали ничего крепче апельсинового сока. Старшая – Пруденс1, и, нужно признать, самая из них привлекательная, несколько раз просила Рудольфа сопровождать ее на танцы в загородный клуб, и он не отказывал ей. Когда Пруденс оказывалась за пределами родительского дома, она вела себя отнюдь не в соответствии с викторианским приличием, но Рудольф не позволял себе вольностей. Он не собирался совершать банальный и опасный поступок – жениться на дочери босса.

Он вообще не собирался жениться. Ни на ком. Пока он не спешит. Три месяца назад Рудольф получил приглашение на свадьбу Джулии. Она выходила замуж в Нью-Йорке за некоего Фитцджеральда. На свадьбу он не поехал, но когда составлял поздравительную телеграмму, в глазах были слезы. Он, конечно, презирал себя за эту слабость и теперь с головой ушел в работу, стараясь навсегда забыть Джулию. Ему это почти удалось.

Рудольфа раздражали другие девушки. Когда он ходил по магазину, он замечал кокетливые взгляды продавщиц. Они готовы были пофлиртовать с ним в любую минуту и были бы просто счастливы встречаться с ним. Мисс Салливан с волосами цвета вороного крыла, работающая в бутике; мисс Брундивайн, высокая, гибкая и стройная, из отдела товаров для молодежи; мисс Соамс из отдела пластинок, небольшого роста блондинка с пышной грудью, постоянно пританцовывающая под музыку и томно улыбающаяся ему, когда он проходил мимо. Еще, наверное, шесть-семь других. Соблазн, конечно, был велик, но он подавлял в себе все искушения и относился ко всем девушкам в магазине одинаково бесстрастно. В магазине Калдервуда никогда не устраивали вечеринок, и поэтому не представлялось случая под предлогом выпитого пофлиртовать с кем-нибудь из них.

Та ночь, проведенная в постели Мэри-Джейн в Нью-Йорке, и уже почти забытый ночной телефонный звонок из пустого холла отеля «Сент-Мориц» закалили его, позволили безжалостно наступать на горло своему сексуальному желанию.

В одном теперь Рудольф был абсолютно уверен: в следующий раз, когда он сделает предложение девушке, она непременно ответит ему «да».

Проходя мимо отдела пластинок, Рудольф мысленно сделал заметку, что нужно либо подыскать в отдел пожилую продавщицу, либо тактично намекнуть мисс Соамс, чтобы она носила под свитером бюстгальтер.

Он просматривал эскизы весеннего оформления витрин с Бергсоном, молодым художником, занимавшимся их оформлением, когда вдруг зазвонил телефон.

– Руди, – в трубке послышался голос Калдервуда, – зайди ко мне в кабинет.

– Сейчас, мистер Калдервуд, – Рудольф положил трубку. – Думаю, что все это подождет, – сказал он Бергсону.

Бергсон стал для него настоящей находкой. Он делал декорации для летнего театра в Уитби, и они очень нравились Рудольфу. Он предложил художнику оформить витрины магазина Калдервуда на зиму. До появления Бергсона оформление витрин происходило наобум, от случая к случаю, все отделы вели упорную борьбу за выставочное место для своих новых замыслов, и им было наплевать на то, как выглядят витрины других отделов. Не складывалось единой, цельной картины, все было вразнобой. Бергсон коренным образом изменил эту практику. Это был небольшого роста, грустный молодой человек, которому никак не удавалось пробиться в среду дизайнеров в Нью-Йорке. Он был очень благодарен Рудольфу за предложение поработать у него зимой и вкладывал в работу всю душу, весь свой талант. Он привык работать с дешевым подручным материалом для спектаклей летнего театра и при оформлении витрин придерживался того же курса на недорогие отделочные материалы, стараясь восполнить эту дешевизну блеском своего таланта.

Разложенные им на столе Рудольфа эскизы были посвящены одной теме – наступлению весны, и Рудольф уже похвалил за них художника, заметив, что ничего подобного прежде в витринах Калдервуда не было. Хотя Бергсон был довольно мрачным человеком, Рудольф с удовольствием работал с ним по нескольку часов подряд, чего не скажешь о нудных продолжительных совещаниях с заведующими отделов, и прежде всего отдела учета расходов и смет. При четком контроле и идеальном порядке в магазине, считал Рудольф, нет никакой необходимости постоянно заглядывать в балансовый отчет или устраивать ежемесячные проверки.

Дверь в кабинет Калдервуда была, как всегда, широко распахнута, поэтому, увидев Рудольфа, он сказал:

– Входи, входи, Руди, и закрой за собой дверь!

На столе перед ним были разложены те самые бумаги, которые Рудольф передал ему в плотном конверте из манильской бумаги.

Рудольф сел напротив старика в ожидании разговора.

– Руди, – тихо произнес Калдервуд, – ты самый удивительный молодой человек из всех, кого мне приходилось до сих пор встречать.

Рудольф промолчал.

– Кто еще, кроме тебя, читал это? – спросил Калдервуд, прикрыв бумаги рукой.

– Никто.

– Кто их перепечатывал? Мисс Джайлс?

– Я сам. Дома.

– Ты все продумываешь заранее, не так ли? – Скорее всего, это был не упрек, но и не комплимент, это точно.

Рудольф молчал.

– Кто сообщил тебе, что у меня есть у озера земельный участок площадью тридцать акров? – резко спросил Калдервуд.