Он подошел к мусорному контейнеру, в последний раз взглянул на пакетик с засахаренными каштанами и выбросил их. Закрыл крышку контейнера. Прощайте, каштаны. Прощай, соус-коктейль.

Прибежали девочки и кинулись его обнимать. Прижались к нему – обе сразу. Он целовал их в румяные щечки, ласково гладил по волосам. Близнецы требовали, чтобы он играл с ними в мяч, он пообещал: непременно, но через несколько минут, – а без меня потренируйтесь хорошенько, ладно? Сел рядом с Люси, подвернул брюки повыше.

– Ну и как там с твоим шефом? – спросила Люси.

Шарко смотрел на девочек, Люси никогда в жизни не видела в глазах мужчины столько любви, столько нежности.

– Все кончено. Вчера Мартен подал прошение об отставке. Сломался, не выдержал – за каких-то восемь лет до срока. После всего, что перенес, после всех жертв. Работа его доконала.

– А ты… ты сам? Как будет с тобой? С твоей работой в Нантерре? С нами обоими… Надумал что-нибудь?

Теперь он набрал горсть песка и стал смотреть, как песчинки утекают между пальцами.

– А знаешь, несколько лет назад я же плюнул на все и открыл лавку с игрушками на севере… Потом опять вернулся к криминологии, а потом…

Люси вытаращила глаза:

– Шутишь? Ты – и лавка с игрушками?

Он порылся в рюкзаке и вытащил паровозик с прицепленной к нему черной вагонеткой для угля и дров. Игрушка сверкнула на солнце лакированными бочками.

– Знаешь, как называлась моя лавочка? «Волшебный мир». А теперь ее нет. Теперь на этом месте магазин, где торгуют компьютерными играми.

Люси почувствовала, как в горле встает комок. Шарко говорил так взволнованно!

– «Волшебный мир» – до чего красиво…

Он кивнул, глядя на горизонт так, будто там и происходит самое главное.

– Я в то время хотел изменить свою жизнь, отойти в сторону, заняться дочкой – видеть, как она растет. Я хотел напомнить себе, что был когда-то таким, как она, напомнить себе, что лучшие наши воспоминания – это воспоминания о родителях…

Шарко бережно вернул паровозик в рюкзак.

– Знаешь, а ведь за то время, что было отдано нашему с тобой последнему делу, случилось нечто очень важное. Не стало кого-то, кто занимал большое место в моей жизни. Кого-то, кто, думаю, являлся мне только затем, чтобы объяснять то, о чем я никогда и слышать не хотел.

Люси занервничала:

– Ты меня пугаешь!

– Успокойся, я не хочу больше никогда видеть этого кого-то! А для этого есть только одно средство: идти вперед. Ну и я решил через несколько дней тоже наведаться к начальству. И сказать, что…

Ему не дала договорить Жюльетта: подошла и спросила, можно ли ей сходить за мороженым. Люси быстро осмотрелась, убедилась, что мороженое продается совсем рядом, метрах в десяти отсюда – на молу, хотела было встать и пойти вместе с дочкой, но Шарко удержал ее:

– Погоди, дай договорю. Надо с этим покончить прямо сейчас.

Люси протянула девочке купюру:

– Пойдешь вместе с Кларой, купите мороженого и сразу вернетесь сюда. Договорились?

Жюльетта кивнула, и девочки стали пробираться между курортниками. Пока Люси смотрела им вслед, Шарко опять взялся за песок: сыпал, сыпал…

– Я уже сказал, что подам заявление об отставке, – наконец заговорил он снова. – И если… если ты меня примешь, тогда… Ты же понимаешь, я не знаю, что из этого получится, у меня есть всякие старые привычки, и потом, для моих поездов нужна отдельная комната, и малышкам нельзя будет их трогать, потому что…

Люси потянулась к нему и обняла:

– Значит, ты решил? И значит, ты переберешься к нам?

Он уткнулся в плечо Люси, закрыл глаза:

– В моем возрасте ведь еще можно многое попробовать, правда? Я не слишком дипломатичен, но это мне не мешает успешно торговать. И потом… У меня на счете довольно много денег, я же не из транжир… Как ты думаешь: магазин «Немо» в Старом городе все еще продается?

Люси залезла ему под рубашку и стала гладить по спине. Как она любила эти минуты рядом с ним, как любила, пусть они длятся и длятся…

– Франк…

Они молчали, шумело все вокруг: кто-то смеялся, кто-то звонко кричал, что-то нашептывал ветер. Почти забывшись в счастье и ласке, Люси все-таки краем глаза глянула туда, где продавали мороженое. Пляж был переполнен, перед ней все время мелькали какие-то люди, она вытянула шею, пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть в толчее. Ага, вон там небольшая очередь, человек пять или шесть. Но девочек не видно. Люси чуть отодвинулась, Шарко встал и принялся раздеваться.

– Франк, посмотри туда, вон, видишь – очередь. Видишь там моих девочек? Ты же помнишь: одна в розовом купальнике, другая в желтом?

Шарко снова нацепил очки, вгляделся. Люси тоже вскочила, сердце у нее сжалось. Она оглядывала пляж, берег, заметила брошенные лопатки и ведерки. Снова посмотрела на очередь за мороженым, на всех, кто был там рядом. Дети, взрослые, машины, сотни машин, ах ты черт, как слепят отсветы от их стекол…

– Скажи, ты их видишь? Скажи, что ты их видишь, Франк!

Шарко не ответил. Что-то в нем переменилось. Он пошел к молу, сначала обычным шагом, потом все быстрее, быстрее, потом побежал. Люси, оглядываясь то вправо, то влево, за ним. Она пробиралась между загоравшими курортниками, на их смазанную маслом кожу летел песок из-под ее подошв, и люди, которых она потревожила, сердились. Когда она добралась до продавца мороженого, кровь стучала в ее висках. Она стала расспрашивать тех, кто стоял в очереди.

– Да-да, я видела девочек-двойняшек, – сказала одна женщина, – они ушли вон туда, к дороге, с каким-то мужчиной.

Люси, уже не дыша, кинулась к шоссе, раскаленный асфальт обжигал босые ноги, но она ничего не замечала. Она бежала по одну сторону мола, Шарко по другую…

И вдруг у нее вырвался крик, вопль, пришедший из глубины веков.

Вопль матери, сердцем чувствующей, что с ее детьми случилось несчастье.