11/22 июля. После полудня вице-канцлер Шафиров, прибыв обратно от верховного визиря, дал его царскому величеству отчет о своих переговорах и представил проект условий мира. Насколько известно, (условия) эти сводятся в главных чертах к следующему: устанавливается вечный мир; русские должны возвратить туркам Азов в том виде, в каком он находится теперь; морская гавань Таганрог, равно как и некоторые другие городки, не представляющие особой важности, должны быть разрушены; далее, королю Шведскому предоставляется свободный проход в Швецию; (наконец), должен произойти размен всех пленных. В заложники верховный визирь потребовал самого вице-канцлера барона Шафирова и молодого графа Шереметева. Все эти (условия) его царское величество принял. Молодого Шереметева он пожаловал в генерал-майоры и подарил ему свой портрет стоимостью приблизительно в две тысячи ригсдалеров. Обоих заложников снарядили и немедленно отправили в лагерь к верховному визирю. Они должны оставаться (в плену — сначала) у него, (а) затем в Константинополе — впредь до исполнения всего, что было договорено. После этого в обеих армиях объявлено о заключении мира.

12/23 июля. Мирный договор (die Accordspuncten) обоюдно закреплен приложением печатей, и (подлинники его) разменены. (Турки) очистили нам проход со стороны нашего правого крыла, так что пополудни мы (могли) удалиться от них en bataille в прежнем, описанном выше порядке. Верховный визирь, предостерегая нас от татар, велел сказать, что ничего существенного и прямо враждебного они против нас не предпримут, но что все же татары люди — и конокрады; тех, кого мы поймаем на месте преступления, (визирь) предоставлял нам, если мы желаем, казнить смертью. Однако, хотя мы и приняли против татар всякие предосторожности, они все-таки сумели увести у нас несколько лошадей и убили некоторых из наших людей, в том числе инженер-подполковника Taisan’a. (В то время как Taisan) продавал татарам пистолеты (mit ihnen Pistollen handeln wollen), один из них, взяв у него пистолет, бросился бежать. Тогда Taisan выхватил другой пистолет, чтобы выстрелить (в беглеца); но в эту минуту другой татарин пронзил (Taisan’a) сзади копьем, так что тот упал наземь мертвым. Мы немедленно пожаловались на такое бесчинство верховному визирю, который на другой день прислал к нам пашу с тысячью всадников spahi, имевших охранять нас до переправы через Прут, разгоняя татар. Шли мы не только эту ночь, но, сделав около полуночи привал часа на два, продолжали идти и (весь) следующий день.

Примеч. Вот в русском переводе слова, стоящие на плане. На самом верху, над изображением турецкого расположения: «Спаги», «Янычары», «Янычары», «Спаги». Ниже: «Атака». Еще ниже, под горизонтальным рядом четвероугольников (фронт нашей позиции): «Казанский гренадер(ский)». Затем с правой стороны ниже: «Корпус Алларта», «Инфантерия Энсберга», «Энсберг», (сбоку) «Контр(-атака?)». С левой стороны (ниже слов: «Казанские Гренад.»): «Московский», «Яицкий (Isk?)», «Сибирский», «Вятский (Wette?)», «Нижегородский», «Ингерманландский», «Астраханский», «Симоновский», «Преображенский». Ниже: «река Прут». В самом низу: «Шведы», «Поляки», «Поляки», «Татары».

Кроме этого рукописного плана, изображающего лишь диспозицию наших войск у Прута, в дневнике Юля имеется также общий гравированный план Прутского сражения с расположением неприятельских войск и с довольно подробными пояснениями. В тексте записок о последнем плане не упоминается: он безо всяких оговорок вплетен в соответствующее место дневника. Ни г-ну Грове, ни издателю настоящей книги не удалось узнать, откуда план заимствован. Надо полагать, что на верхней, недостающей его части выставлено было его заглавие. Внизу, в правом углу, можно прочесть: Pehr sc[ulpsit]. Ввиду значительного интереса, представляемого этим гравированным планом, считаю нужным воспроизвести и его (помещается в конце книги, тоже в несколько уменьшенном виде: 27x22 сантиметров вместо 38,5x31 сантиметр).

13/24 июля. За недостатком фуража (?) шли до полудни. Отойдя от неприятеля на четыре мили, мы расположились лагерем и простояли тут несколько часов, потом продолжали марш до одного места, находящегося в двух милях от Ясс. Здесь турки расстались с нами(…)[390].

При сем приводится набросок диспозиции царских войск 20 и 21 июля, когда они подвергались самым сильным атакам турок. Набросок этот, как заверяли меня генерал Алларт и другие генералы, правилен и точен[391].

Далее царь говорил мне, что если бы не послал генерала Ренне с 9000 кавалерии в походе в Мунтианы или Молдавию, то ни за что не вступил бы в переговоры с неприятелем; но, имея при себе всего 36 000 человек (и) почти лишенный кавалерии, он не решился дать сражения туркам, коих было более 100 000, главным образом конницы[392].

Как рассказывали мне (очевидцы), царь, будучи окружен турецкой армией, пришел в такое отчаяние, что как полоумный бегал взад и вперед по лагерю, бил себя в грудь и не мог выговорить ни слова. Большинство (окружавших его) думало, что с ним удар (припадок?). Офицерские жены, которых было множество, выли и плакали без конца. И действительно, казалось, что предстоит неизбежная гибель: если б Господь Бог чудесным образом не устроил (так), что турецкого визиря удалось склонить к миру подкупом[393], (из царской армии) не могло бы спастись ни одного человека — ибо, с одной стороны, против нее стояли турки, более чем в три раза превышавшие ее численностью, (с другой же), в тылу, протекал Прут, на противоположном берегу (которого) находилось около 20 000 казаков, татар, турок, поляков и шведов. Так как местность на противоположном берегу была гористая и подъем от реки шел крутой и высокий, то взобраться туда не представлялось никакой возможности: даже ребенок при помощи простой палки опрокинул бы всякого (кто стал бы лезть наверх). Вообще, (событие) это ясно доказывает, что Бог по желанию может и у мудрейшего человека отнять разум и затем устроить так, что (ему) послужит на пользу величайшая (его) оплошность. В самом деле, кто мог бы ожидать от такого умного и опытного в военном деле государя, участвовавшего в стольких походах против искусного врага, той ошибки, что, не имея сведений ни о силах неприятеля, ни о его приближении — (эти сведения царь получил) лишь тогда, когда турецкая армия находилась от него уже в полумиле, — он вступит в такую пустынную страну, как Валахия, где нельзя достать никакого продовольствия, и отошлет от себя генерала Рене с 9000 человек кавалерии? С другой стороны, можно ли было предположить, чтобы турки согласились на каких бы то ни было условиях заключить мир и выпустить из рук христианскую (армию), когда имели ее в своей власти. Правда, султан[394]и верховный визирь получили деньги, Азов уступлен (туркам), и все условия, предложенные Оттоманской Портой, приняты; но как все это ничтожно в сравнении с планом, грозившим царю и всей его армии! А уже один голод вынудил бы русских к сдаче. Если бы даже допустить (предположение), весьма маловероятное, что царь (в этот раз) одержал бы победу над турками, то война все равно через это не прекратилась бы. Она затянулась бы надолго; между тем (кампания) против шведов была бы на то время приостановлена или же действия ее лишились бы должной энергии. (Если принять в расчет) тяжелые обстоятельства, в которых находилась царская армия, то вела она себя удивительно доблестно. Царь передавал мне, что сам видел, как у солдат, от (действия) жажды, из носу, из глаз и ушей шла кровь, как многие, добравшись до воды, опивались ее и умирали, как иные, томясь жаждой и голодом, лишали себя жизни и проч. Словом, бедствия (русской) армии не поддаются описанию. Если судить по слышанным мной подробностям, в положении более отчаянном никогда еще не находилась ни одна армия.