Черепанов вернулся в рубку, вновь стал рядом с капитаном.

Ледокол трясло. От такой медленной «езды» зубы крошатся, а уж об обычной боли и говорить не приходится; можно было, конечно, подогнать Базилевского, но Черепанов этого не делал – зачем подгонять? Времени у него было полным-полно. Это у тех, кто заперт в трюме, время на исходе… Он почувствовал, что рот у него сам по себе растягивается в улыбке.

Рассвело поздно – уже в десятом часу, небо посерело, пошло жидкими полосами – признак того, что морозы скоро ослабеют и повалит снег, – ледокол шел по проторенной дорожке в Листвянку, он много раз уже ходил этим путем, таскал за собою баржи и хлипкие, не приспособленные к зимней байкальской жизни пароходики, – привычно давил лед, утюжил черную хрустящую дорожку…

Когда подходили к Листвянке, Базилевский спросил у штабс-капитана:

– Причаливать будем?

– Нет!

– Тогда что делать дальше?

– Разворачиваемся на сто восемьдесят градусов.

Разворот совершили, плотно прижавшись к берегу, – со стороны Байкала наползал тяжелый паковый лед, одолеть его «Ангара» не могла – не по зубам – и по своему следу, местами даже не замерзшему, двинулась обратно.

Когда впереди, среди угрюмой серой равнины стал легким пятнышком мелькать, то возникая из пространства, то пропадая в нем, Шаман-камень, Черепанов скомандовал капитану:

– А теперь – самый малый!

– Зачем? – удавился Базилевский.

– Затем, – внушительно произнес Черепанов и положил руку на кобуру револьвера.

Капитан подчинился приказу. В конце концов его дело – собачье. Маленькое. Губы у него обиженно дрогнули, затряслись, словно от нервного срыва, но это происходило недолго: в следующее мгновение он вновь сделался самим собою.

За дверью рубки показался офицер в добротной бекеше с барашковым воротником, Черепанов кивнул ему, показывая на свое место. Офицер сменил штабс-капитана, встал рядом с Базилевским и извлек из кобуры револьвер.

– Значит, так, – сказал он Базилевскому, – не оглядывайтесь! Ваша задача – только двигаться вперед. На самом малом ходу. Что будет происходить на ледоколе, вас не касается. – Для убедительности офицер постучал рукоятью револьвера по деревянной панели рубки.

Капитан скосил на него глаза. Офицер был еще совсем юный, с черными щегольскими усиками и тремя маленькими звездочками на погонах. Поручик. «Нецелованный еще, жизни не повидавший, – Базилевский вздохнул, – а уж мне, старому хрену, дырявой пукалкой грозит. Сейчас сброшу в байкальскую стынь, будет знать, как грозить…» Но у офицера было оружие, а у Базилевского нет. «Против лома нет приема». – Базилевский вздохнул и сник.

За дверью рубки послышались голоса, топот. Капитан понял – солдаты сгоняют матросов в кубрик.

«Набьют сейчас, как селедок в бочку, потом в кубрик войти нельзя будет, – недовольно подумал он. – Вонь будет висеть в воздухе, хоть лопатой ее расковыривай. Как в коровьем стойле. И чего им матросы помешали?»

– Не оглядываться! – прикрикнул на него поручик, хотя Базилевский и не думал оглядываться.

Но, видимо, на лице у него было написано нечто такое, что невольно заставило поручика обеспокоиться.

– Где Лукин? – послышался в коридоре громкий голос.

– Сидит в каюте, пьет самогон.

– Лукина немедленно к полковнику Сипайло!

Вскоре по узкому железному коридорчику прогрохотали тяжелые сапоги громадного хмельного казака.

Темный, занесенный туманом контур Шаман-камня прорисовался целиком и неспешно покачивался впереди, по носу ледокола.

Загрохотала цепь, которая была накинута на петли трюмного люка.

– Капитан, переведите ход машины на «самый малый», – скомандовал поручик, ногтем поддел один ус, украшенный кокетливым, почти дамским завитком, затем поддел другой, провел пальцем по верхней губе, подравнивая края усов. Он был доволен жизнью, ему все в этом мире нравилось, и вообще он считал, что будет жить вечно.

– «Самый малый» уже был, – спокойно отозвался Базилевский.

– Значит, медленнее идти не можете? – Голос у поручика сделался раздраженным.

– Нет, – с прежним спокойствием ответил капитан, в душе у него сейчас ничего, кроме странной мертвой тиши и равнодушия не было – все угасло.

Из трюма на палубу начали выводить арестованных – бледных, с запавшими щеками и погасшими, будто у мертвецов, глазами. Многие были хорошо одеты, на пальцах светлыми пятнышками поблескивали золотые перстни.

Базилевский не выдержал, сделал шаг к боковой двери рубки.

– Куда? – закричал поручик, наставляя на капитана револьвер.

– На кудыкину гору. Не могу же я вести ледокол вслепую. Мне обязательно надо смотреть по сторонам, иначе мы напоремся на камни.

– А рулевой на что?

– Обязанность рулевого – смотреть по носу и сверять курс с компасом. Этого ему во время движения – во! – Базилевский приложил ладонь ребром к горлу. – Более чем…

Поручик, подумав, разрешающе махнул револьвером: ладно, раз нужно – значит, нужно. На лице его дернулась мышца, скривила рот, сбила ровную линейку усов. Базилевский выглянул за дверь рубки, посмотрел за борт, в черную ледяную кашу, от которой поднимался пар, потом скосил глаза на корму.

Он рассчитывал увидеть много людей – особенно арестованных, но увидел лишь одного, выдернутого из трюма господина с широкими плечами и отвислым старческим животом, который стоял на корме совершенно голый и прикрывал обеими руками срамное место, над ним навис огромный бородатый казак с деревянной колотушкой в руках. Этой колотушкой команда «Ангары» обкалывала с палубы лед. Поодаль стояли два офицера – тот, что дежурил с ним в рубке, пока не пришла смена, и грузный неповоротливый полковник с разъевшимся хохлацким лицом.

– Наза-ад! – запоздало закричал поручик, и Базилевский поспешно захлопнул дверь рубки. – Вам же приказано было – не смотреть! – Поручик потряс перед лицом Базилевского револьвером.

– Ну, застрелите меня, застрелите. – Базилевский нашел в себе силы усмехнуться в лицо поручика. – Так вы без меня даже до порта не дотелепаете. Пойдете на дно вместе с вашей солдатней.

Поручик, поразмышляв немного, спрятал револьвер в кобуру.

– Ладно!

– Кого хоть решили уничтожить-то? – спросил Базилевский.

– Большевиков.

В том, что в сети контрразведки попали большевики. Базилевский не был уверен: большевики золотых перстней на пальцах не носят, это он знал точно.

– Уничтожать большевиков – самое нужное и милое дело, – сказал Базилевский. Большевиков он не любил. – Куда команду заперли? – спросил он. – В кубрик?

– В машинное отделение.

– В машинное отделение – это лучше, чем в кубрик, – одобрил Базилевский, – проветрить хоть и нельзя будет, но запах машинного масла сожрет запах дерьма.

Он подумал, что голый пузатый старикан настолько находится не в себе, что даже ногами не приплясывает по палубе, холода не чувствует, а ведь ноги у него точно горят, если только не прилипли к железу палубы – а они не могли не прилипнуть, не могли не прожечь болью, но старикан не чувствовал этого… Отдирать ноги он в таком разе будет от палубы с кровью.

Казак Лукин тем временем размахнулся колотушкой и ударил старика в затылок, тот легкой птичкой взвился над палубой, хотя и был грузным человеком, ступни его с треском оторвались от прокаленного железа палубы, оставив там два кровавых следа, перевалился через ограждение и упал в черную пузырящуюся воду. В