После ухода Конструктора из Солнечной системы Марс, похудевший на треть, удалился от Солнца еще на сто миллионов километров и приблизился к знаменитому кольцу астероидов, поставщику метеоритных потоков и пылевых глюболлов. По форме он напоминал теперь грубый сосуд из плохо обработанного камня с рисунком трещин на внешних боках и гладкой конусообразной выемкой диаметром в четыре тысячи километров и глубиной в шестьсот. Говорили, что глубина воронки, точно повторяющей форму тела Конструктора, достигала когда-то тысячи километров, но потом она оплыла и заполнилась магмой, выделенной раскаленным гидратным ядром планеты.

Человек, вернувшийся на Марс после катастрофы, за сто лет успел снова восстановить его атмосферу и посадить леса, и все же из космоса он все еще выглядел угрюмой буро-коричневой глыбой с желто-оранжевыми пятнами искусственных водохранилищ и сине-фиолетовыми — лесов, а гигантская воронка продолжала оставаться черной и гладкой, высшие растения внутри нее не росли, а трава завоевывала мрачные пространства неохотно.

На рейсовом грузо-пассажирском нефе местных аэролиний, везущем группу молодых планетологов из Нью-Ареса куда-то на север, Ратибор добрался до горной цепи, представлявшей собой вздыбленный край «конструкторского» кратера и называвшейся Границей Насыщения, и попросил водителя высадить его в начале спуска в Великую Марсианскую Котловину. Водитёль, смуглолицый индиец, засомневался было в полном психическом здравии пассажира, пришлось показать ему свой сертификат кобры УАСС, после чего Берестов был высажен на вершине лаково-черного купола с напутствием «не забывать о кислородном голодании»; хотя атмосфера Марса и приближалась по плотности к земной благодаря постоянной работе газонных преобразователей, все же парциальное давление кислорода с высотой падало здесь быстрее, чем на Земле.

Ратибор проводил взглядом ртутно-блестящую сигару нефа, падающую в черную пропасть котловины, поежился, включая обогрев: температура на Марсе, как и в прежние времена, до катаклизма, не поднималась выше минус тридцати пяти градусов по Цельсию даже на экваторе. Топнул ногой по монолиту: цветом похож на диабаз, на самом же деле не заметил, что изменил состояние материи в масштабе целой планеты. Все, чего он успел коснуться, — переродилось, изменилось, трансформировалось. Что же это за сила такая, способная ломать ядерные основы вещества? И не потому ли Забава Боянова, в прошлом физико-химик, сравнив воздействие на природу Конструктора и БВ, сделала вывод об их родстве?

Почувствовав, что начинает дышать чаще, Ратибор надвинул маску, нашел глазами более высокую горку и поднялся на ее округлую вершину. Великая Марсианская Котловина легла под ним колоссальным провалом, уходящим за горизонт. Конечно, весь четырехтысячекилометровый провал охватить взглядом было невозможно, точно так же, как нельзя было определить форму провала — конусообразной воронки, сказывалась кривизна поверхности планеты, плюс рефракция света в атмосфере, поэтому казалось, что стоишь на гребне гигантского уступа, образованного с одной стороны горбом «основного» тела планеты, а с другой — фиолетовочерной равниной с едва заметно поднимающимися вверх справа и слева краями, размытыми у горизонта до зыбкой серой стены. А там, где впереди равнина обрывалась, из-за «обрыва» поднималась еще одна серо-сизая стена — противоположный край воронки.

Ратибор не заметил, как прошло полчаса, лишь напоминание Кузи заставило его оторваться от созерцания ландшафта, созданного величайшим из живых, и не только живых, но и разумных существ, обитавших когда-либо во Вселенной.

Над ухом тикнуло и перед глазами вспыхнула и погасла рубиновая цифра «100»: радиоактивный фон здешних мест равнялся ста миллирентгенам в час. Ратибор огляделся, собираясь спуститься на «равнину», уходящую вниз под углом двадцать градусов к горизонтали, и вдруг слева от себя, километрах в четырех заметил какой-то геометрически правильный предмет. Ничем иным, кроме как строением, быть этот предмет не мог, но любопытство оказалось сильнее намеченного плана — пройтись до ближайшего транслятора и вызвать патруль — и Ратибор повернул на запад.

Строение оказалось башенкой старинного погранпоста, по мысли строителей защищенного от всех видов излучений и злых сил природы, но Берестов понял, что пост уцелел только потому, что Прожорливый Младенец просто до него не добрался: еще километра три — и никакая защита, наверное, не спасла бы башню, способную в обычных условиях выдержать ядерный взрыв.

Ратибор усмехнулся собственному определению («в обычных условиях») и медленно обошел тридцатиметровую пирамиду, блистающую голубым «льдом» — слоем кристаллически твердого водорода, сквозь который проступал сложный узор силовых антенн, преобразователей энергии, датчиков и видеокамер. И вдруг что-то заставило его насторожиться. Тень давней тревоги. И мысли: странно, что пост не демонтировали, — оставили как памятник? Вполне работоспособную на вид станцию? Впрочем, логика^ предков могла иметь иную материальную или нравственную базу. И все же в чем дело? Почему появилось ощущение чужого? И вместе с тем волнующе знакомого, виденного не раз? Да, конечно, такие пирамиды Ратибор видел десятки раз стоящими на других планетах, олицетворяющими собой пограничные рубежи стремительно расширяющей зону исследований человеческой цивилизации, но откуда, из каких глубин памяти всплыл иррациональный образ иного знакомства?

Ратибор похлопал рукой по твердому широкому кольцу, охватывающему основание башни, и вместо холодного шершавого серого камня — что видел глаз — ощутил какие-то борозды, напоминавшие поверхность гофрированного металла. Хмыкнув, прошелся вдоль стены, не отнимая ладони: невидимый со стороны «гофр» кончился, пальцы скользнули по отполированной гладкой плите, заметно отличающейся температурой от соседних участков.

Обойдя башню кругом, он насчитал восемь гладких плит, определив наощупь их конфигурацию — овалы — и размеры — примерно в рост человека, и четыре глубоких вертикальных щели, в которые рука проваливалась до плеча, но все так же видел лишь бесстрастное мерцание «серого камня» и водородного «металла», а также уходящие наклонно вверх голубые стены поста. Этот парадокс имел только одно объяснение: древние строители снабдили погранпост системой «динго», камуфлирующей истинный облик строения. Но в таком случае это вовсе не погранпост, а нечто такое, что потребовало маскировки! Кому это понадобилось? И зачем?..

Снова в душе Ратибора шевельнулось неприятное, безотчетное, темное чувство чужого. Подсознание пыталось подсказать сознанию нечто важное, полузабытое, оставившее некогда в душе лишь легкий след, но те глубины психики, где прятался этот след, были Ратибору недоступны. Одно он знал твердо: люди свои постройки на других мирах не маскировали, а тем более дома, на Земле, Марсе и других планетах Системы. И тогда он задал себе вопрос, зная, что ответа не получит: не могли ли поставить этот «пост» другие разумные существа?..

Отойдя от пирамиды на километр, Ратибор оглянулся. Башня потускнела, цвет ее стал грязно-сизым, как у дымчатого стекла, и ее глубокое, терпеливое, молчаливое одиночество, длящееся уже больше сотни лет, примирило чувства в душе человека: вряд ли забытая кемто башня, даже если она и в самом деле построена чужими, несет опасность людям. Сотни раз мимо нее проносились транспортные машины землян, сотни глаз окидывали ее знакомый всем контур равнодушными взглядами, и никто из нетерпеливых исследователей и ландшафтных инженеров, проследовавших мимо, устремлявших свои помыслы к иным проблемам, даже не задумался над тем, что загадка лежит у них буквально под носом, надо лишь остановиться и внимательно к ней приглядеться. Ратибор не знал, что заставило его сойти с транспортника именно в этом месте, а потом и подойти к башне погранпоста вплотную, он не верил ни в мистику, ни в колдовство, но верил в интуицию. Видимо, организм сам настроил себя на работу в условиях недостатка точных количественных данных, включив резервы сенсорной психики. И Ратибор, успокаивая дыхание, внезапно поверил в свою удачу.