Приезжаю в штаб воздушной армии. Подхожу к дежурному подполковнику. Показываю ему направление от трибунала. Тот говорит: «Что?! Штрафник?! Тебя обратно надо в пехоту!» Думаю: «Мать честная, неужели будет от ворот поворот?» Дежурный с моими документами пошел докладывать. Часа через полтора вышел кадровик, сказал, что член Военного совета и командующий, посмотрев бумаги, заявили: «Какая пехота?! У нас летчиков не хватает! А это готовый летчик – с таким налетом его за десять дней на любой тип переучить можно! Немедленно отправить в УТАП!» Выдали предписание, в котором было написано: «Проверить и отправить в боевую часть», и я поехал в Бенкендорф-Сосновку под Тамбовом, где находился учебно-тренировочный полк армии. Я туда прибыл в обмотках. Нахожу штаб. Меня направили к командиру эскадрильи, он посмотрел, говорит: «Ладно, ты пару дней почитай литературу об У-2». – «Да я все помню!» – «Ну вспомни инструкции. Главное, иди к старшине, чтобы тебя переобмундировали. И чтобы к самолету в обмотках не приходил! Только в сапогах пущу тебя в самолет». Мне дали сапоги. Перерыв у меня был месяцев восемь, но с таким налетом, как у меня, особенно ничего не забудешь. За два дня я прошел дневную программу полетов, сходили по маршруту, в зону на пилотаж, потом ночью полетали. Практика слепых полетов у меня уже была – в эскадрилье мы сами тренировались летать под колпаком. Все. На этом обучение закончилось.

Меня отправляют на Брянский фронт. Приезжаю в 387-й полк, а им командует бывший начальник моего Тамбовского училища полковник Наконечный. Дней десять я осваивал на земле с руководителем полетов, как подводят и сажают самолеты ночью. Самое сложное для этой авиации – посадка. Из ориентиров только два костра – плошки с промасленной ветошью. У одной надо посадить самолет, а другая, метрах в трехстах, помогает направление держать.

Потом мне дали несколько провозных ночью. Главное, перед каждым взлетом альтиметр точно выставить на ноль. Давление же меняется, и он может чуть-чуть ошибиться, а ты разобьешь самолет. В тренировочных полетах круг делали на 200–300 метров, в пределах видимости «посадочных огней». После четвертого разворота начинаешь в переднюю плошку целиться так, чтобы она над капотом стояла. Все время следишь за высотой. Скорость держишь в пределах 90–100 километров в час. Если летишь нормально, не перелетаешь ее, то капот ее не закрывает. Руководитель полетов стоит у посадочной плошки с фонариком. Если фонарик ровно горит – хорошо идешь, если моргает – значит, недотягиваешь, подтяни немножко. Обычно идешь с недотягом, чтобы на газу идти. Причем когда подходишь, высота 30 метров, начинаешь скорость убавлять, переводишь на 80 (легкое парашютирование), но все время на газу – ни в коем случае на малый газ не переводишь двигатель. И вот так чувствуешь, как плошка подходит, смотришь – десять метров осталось, пять, а дальше ты уже подтягиваешь ручку, парашютируешь, подщупываешь землю… Ее не видишь, смотришь только на плошку. Убрал газ, плюхнулся. Бывало, даже с метра падали, но ничего не случалось, и дальше покатился.

Боевые вылеты выполнялись следующим образом. Аэродром базирования был километрах в 30–50 от линии фронта. В сумерках перелетали на аэродром подскока. Иногда, если основной аэродром был недалеко от передовой, летали прямо с него. Подвешивали нам 200 килограммов бомб. В основном брали 50-килограммовые фугасные. КС возили, это ампулы с горючей жидкостью, так у нас один летчик страшно обгорел. На взлете у него двигатель отказал. Он впереди себя залез в кустарник и КС стали гореть. У штурмана был сзади ШКАС, больше штурман в кабину ничего не брал – ни бомб, ни листовок. Летали без парашютов.

Я сделал 66 боевых вылетов. Шесть на Брянском фронте, потом полк вывели в тыл получать самолеты, а затем 60 на 1-м Украинском фронте. По линии фронта я никогда не работал. Всегда уходили за линию фронта, в ближние немецкие тылы. Работали по площадям. Точечных ударов не было – не видно ничего. Линию фронта проходишь, там пожары, красные болванки летят туда-сюда. Ушел за линию фронта – сплошная темень. Если луна светит, то рельсы блестят, реку видно, лес темный на фоне снега очень хорошо видно. А в темную, безлунную ночь… зимой еще ничего, а летом – вообще кругом чернота сплошная, и только отдельные огоньки. А что это за огоньки, кто его знает. Указывают лесной массив, где воздушная разведка засекла скопление войск и техники, идем туда, кидаем на этот массив бомбы, а куда они попадут, черт его знает. САБы мы не возили. Штурман ведет самолет по курсу и расчету времени. Его задача была вывести на цель и сбросить бомбы. Он же высоту задает, предположим, 800–1200 метров. Выше не летали – расход топлива большой, и при облачности ниже 400 метров не летали. Приходим на цель, штурман говорит: «Я сбрасываю бомбы». И все. Сбросил, и полетели домой. Дивизия трехполковая, полки по линии фронта расположены примерно в 50 километрах друг от друга. Посередине стоит мигалка, не прожектор, а именно мигалка – мощная электрическая лампа, которая мигает азбукой Морзе две буквы, положим, буква «А» – точка и тире. И буква «Т» – два тире. Как вышел на мигалку, от нее берешь курс на площадку и засекаешь время, поскольку знаешь точно, сколько от мигалки до нее. Каждый полк на эту мигалку выходит на своей высоте, с эшелонированием по 100 метров, чтобы не столкнуться. От мигалки я начинаю планировать с таким расчетом, чтобы подойти к плошкам на высоте сто метров. Эти плошки видны примерно с 3–4 километров. И вот уже здесь начинаешь делать маневр, искать землю, идти точно к первой плошке, держа вторую в створе. Садились всегда правее огня.

Первый боевой вылет, как я уже говорил, я совершил на Брянском фронте. Мы бомбили какую-то станцию. Мне дали штурмана, который не только уже имел порядка 400 вылетов, но и мог пилотировать самолет. Как потом выяснилось, ему было приказано, в случае если я поведу самолет в тыл к немцам, меня пристрелить, а самолет привести на свой аэродром. Вот так! Поначалу не доверяли. В октябре 1943 года личный состав 387-го полка отправили в Алатырь на доформирование. Меня назначили командиром звена, присвоили звание «лейтенант». Получили самолеты, и в январе 1944-го полк полетел на фронт. На фронте полк фактически был расформирован, а летный состав с самолетами пошел на пополнение уже имевшихся полков. Вот так я попал в 620-й полк. Он был сформирован в Балашовском училище. В полку было два типа самолетов – одна эскадрилья Р-5 и две эскадрильи на У-2. В 1942 году они летали с прожектором. Самолет подходит, руководитель полетов дает команду прожектору положить луч. И по лучу садились. Но однажды пришел немецкий бомбардировщик и шуранул серию бомб. Полк целую эскадрилью сразу потерял. С тех пор прожектора убрали, освоили этот новый метод по двум плошкам.

Дали опытного штурмана звена, имевшего тоже порядка 400 вылетов, Колю Кошелева, и мы включились в работу по уничтожению корсунь-шевченковской группировки. Летали бомбить хорошо защищенный аэродром Калиновка около Винницы. И вот приходим на цель. Забегали прожектора… А мы, как правило, набираем высоту побольше, а потом мотор задроссилируем и идем, чтобы звука мотора не было слышно. Один раз прожектор нас схватил. Я моментально ослеп. Коля мне в наш матюгальник кричит: «Закрой глаза, уткнись в кабину и ничего не делай! Брось управление! Сиди, жди, пока не скажу открыть глаза! Надо минуту-другую подождать. А как самолет будет лететь, что будет с ним, мы сейчас не в состоянии ничего изменить». И мы повалились черт знает как. В какой-то момент он говорит: «Открой глаза и собирай шарики и стрелки, как тебя учили. Выводи самолет в горизонтальный полет». Я вижу скорость, высоту, «пионер». Все это собрал. Вираж влево и быстрее к себе. Мы таким падением выскочили из луча. Если бы второй схватил – все, уже они не выпустят. Или тебя добьют, или все же успеешь не схватить снаряд и удрать от них.