— Благодарю, святой отец. Больше вопросов у нас нет. Мы покинем вашу прекрасную деревню, едва стемнеет.

— Н-ну, зачем же так-то уж? — смутился священник. — Уж не думаете ли вы, синьор, что я пытаюсь заставить вас уйти? Именно сейчас, когда сердца ваши, я чувствую, начали склоняться к великой истине, к матери нашей церкви…

Когда-то он уже слышал это, про матерь нашу церковь, подумал некромант. В другой жизни, под другим небом. Пока… пока мир не изменился.

— Быть может, мы попытается снискать гостеприимство маэстро Гольдони, — пожал он плечами.

— О, помилуйте, синьор! Маэстро весьма нелюдим, а уж чтобы он открыл двери двум незнакомцам... даже если одна них столь очаровательна и обворожительна…

— Святой отец! Вы начали говорить мне комплименты? Как это мило с вашей стороны!

— Кхе, кхе, кхм… Я всего лишь хотел подчеркнуть, что вам лучше заночевать здесь, у Фабьо в траттории. У него отличная репутация, ручаюсь собственным честным словом.

— Быть может, святой отец. Быть может. Мы путешествуем налегке. Мы вернёмся, если с маэстро Гольдони нам не будет сопутствовать удача.

— И не забудьте о Крещении! — донеслось им вслед.

Фесс усмехнулся. У него это получалось всё лучше и лучше.

★★★

— Какой надоедливый старикан!

Меж тонких пальцев Аэсоннэ родился огонь, искорки запрыгали по аккуратно сложенному хворосту. Пламя радостно вцепилось в добычу, рыжие языки взметнулись, затрещали, костёр озарил старое кладбище, где посеревший и частично замшевший камень соседствовал с густой зеленью олеандров и кипарисов, по-хозяйки расположившихся меж могилами, а кое-где и сдвинув с мест совсем старые, позабытые кресты.

Некромант и драконица устроились на пороге обширного мавзолея. К узкой двери спускались поросшие сорной травой ступени, резьба стен, вычурные навершия, пилоны, карнизы цокольные и венчающие, вазоны на полукруглых подставках, консоли, их поддерживающие, розетки и прочие ухищрения камнерезов послужили хорошей опорой разросшейся калистегии с её крупными белыми цветами. Перед мавзолеем заботливые строители поставили две каменных лавки с высокими спинками. На одной из них сидел, откинувшись, Фесс, на другой разлеглась, запалив огонь, драконица, немедля задравшая ноги на верх спинки.

Южная ночь не была тиха — стрекотали бесчисленные цикады, басовито жужжали сумеречные жуки, в кронах разросшихся лавров не умолкали птицы. Над огнём танцевали бабочки, кто-то шуршал и шебуршился в зарослях, чьи-то коготки скребли — скр-скр! — по старому камню.

Некромант и драконица молчали. Им было хорошо вот так молчать, потому что каждый их них впитывал, жадно вбирал в себя эту ночь, запах медленно остывающей земли, пряных трав, смолы, жизни.

Они слишком долго спали. И сон их был полон кошмаров.

Аэ закинула тонкие руки за голову, лицо обращено к звёздам. Тонкие ноздри чуть подрагивают, прядки волос едва шевелятся под ночным ветром. Драконий огонь скрылся под слоем золы и пепла, однако он жив, готов полыхнуть в любую секунду…

Фесс сидел, смотря то на старые кресты, но на вольно раскинувшуюся на каменной лавке драконицу. Он думал о снах — страшных снах, коими изобиловал его сон. И лишь в одном из них, самом странном из всех — где они с Рысей, Рысей-первой, рука об руку идут сквозь туман, холодный и мокрый, пока наконец не выбираются на холм, где, окружённый морем серой мглы, стоит, словно вросший в землю, трактир с обнимающимися гномом и орком на вывеске.

Он помнил, как во сне свершалась их свадьба. Свадьба с Рысей. Свадьба, на которую пришли живые и мёртвые. Но вот потом…

Потом всё терялось. Трактир тонул в ночи, а он вновь оказывался один, а вокруг падали и падали могильные камни, опрокидывались, раскалывались, в фонтанах земли перед некромантом возникали костяные драконы, дерзко и нагло хохоча ему в лицо.

Костяные драконы, разумеется, не умеют и не могут хохотать. Они вообще мало чего умеют, кроме как убивать и пожирать, но в данном случае это не имело значения.

Но во сне они смеялись. И напоминали ему о нарушенном слове, слове некроманта, нарушенном не один раз. Напоминали о погибших по его вине. Об Эбенезере Джайлзе, например.

Фесс пытался что-то сказать, и не мог, потому что за его спиной — он твёрдо знал — сжалась безмолвная людская толпа, потерявшая от ужаса способность даже кричать.

Он должен был выстоять.

Во сне он начинал или чертить магическую фигуру, или просто складывал заклинание, пытался атаковать сам, но бой кончался всегда одинакого — костяные драконы легко опрокидывали его защиту, сшибали его с ног и бросались на беззащитный люд.

Крики несчастных всяких раз заставляли Фесса… нет, к сожалению, не просыпаться. Биться в агонии, умирать бессчётное число раз, погружаться в темноту без звуков и света, но лишь на краткое время. Неведомая сила вышвыривала его обратно, и он мог лишь бессильно глядеть на залитый кровью склон — почему-то это был всегда склон — и обглоданные костяки.

Потом становилось чуть легче. Словно чья-то рука ложилась ему на плечо, ему чудился слабый шёпот, похожий на голос отца. Слова утешения.

«Когда-нибудь этот мир изменится».

Что ж, он изменился.

Мир изменился. Кошмары остались.

Как всегда, Аэ почувствовала его мысли сразу.

Соскользнула со своей скамьи, одним движением оказалась рядом, гибкая и тёплая. Одна рука обняла некроманта за плечи, другая легла ему на лоб.

Он вздохнул. И в свою очередь обнял драконицу.

В этом объятии было всё и в нём не было ничего.

Была тёмная башня и их жизнь там, когда они были отцом и дочерью.

Было их бегство, их война, их битвы, когда они были, наверное, братом и сестрой, или, по крайней мере, товарищами по оружию, что бывают зачастую куда ближе и роднее друг другу, чем те, с кем общая кровь.

Был Утонувший Краб.

И был их сон, долгий, почти бесконечный.

Пока не изменился мир.

Она приходила в его сны, когда ей это удавалось. Не всегда, но довольно-таки часто. Приходила, молча обнимала — уже не девочка, девушка, такая, как сейчас,