лицее, в Хьюстоне, когда стал подрабатывать актером на вторых ролях, в вечерних постановках, в музее изобразительных искусств. Директор относился к нему с большой симпатией и представил молодого человека Доминик и Джону де Мениль. Она, урожденная Шлюмберже, руководила нефтяной компанией интернациональной корпорации «Шлюмберже». Состояние этой семьи позволяло вести жизнь более чем комфортную, их коллекция уже была известна. Джон входил в совет администрации MoMA в Нью-Йорке. Джон и Доминик де Мениль приметили молодого Фреда и пригласили его к себе на службу в качестве «доверенного лица по связям с общественностью». На этой должности он будет блистать, наслаждаясь ролью «медийного человека» и приходя в восторг от мысли, что ему довелось заполучить, по его выражению, «пропуск в светское общество».

Его привилегированное положение ощущалось в тандеме Уорхол – Хьюз. Оно был принято в расчет даже тогда, когда Фред Хьюз всеми правдами и неправдами пробивался к управлению обществом Andy Warhol Films Inc. и отвоевал себе место «под солнцем», тогда как Билли Нейм, Герард Маланга и даже Пол Моррисси были вытеснены на вторые роли, а потом и вовсе были вынуждены отстраниться от дел, так как привычный Фреду Хьюзу мир стилистов, кутюрье, светских дам, могущественных банкиров, утонченных аристократов был никак не совместим с миром, в котором обитали Уорхол, Билли Нейм и Маланга, изолированным, балансирующим на острие ножа, немного «со сдвигом», с его полной сексуальной свободой и зависимостью от наркотиков, с бредовыми, наполненными страшной ерундой разговорами. Случалось, там проскакивали гениальные мысли, периодически возникали изобретения. Его населяли персонажи со странными выходками. Уорхол обожал все это безумие. Это была его жизнь.

«Сумасшедшие всегда приводили меня в восторг, – писал он в “ПОПизме”, – они такие выдумщики, они просто не в состоянии делать что-либо обычным, нормальным образом. Они никогда ни на кого не нападают и докучают только самим себе. Каким образом тогда смог бы я узнать, кто есть кто? Страх, который я испытываю, когда заставляю себя спускаться на лифте, вынуждает меня думать, что я больше никогда не смогу разговаривать с тем, чьи глаза покажутся мне странными. Когда я думаю об этом, то сильно печалюсь, потому что это относится ко всем людям, с кем мне бывает хорошо».

В той же книге, через несколько страниц, встречаем следующее дополнение: «В то же время я боялся, что без этого мира сумасшедших, наркотиков, неумолкающей болтовни, без всего этого абсурда, я потеряю свою способность к творчеству. Что ни говори, но все они были для меня источником вдохновения с самого 1964 года. Я часто думаю, смог бы я сделать хоть что-нибудь без них». Но теперь он знал, что не сможет сделать хоть что-нибудь вместе с ними, потому что все, что раньше приводило в восторг, теперь его пугает; потому что удовольствиям, которые предлагала эта сумасшедшая богема, настал конец, пришло время перешагнуть через них, продолжать жить, двигаться вперед.

Конец одного мира

1970 год подстегнул события: исчез без предупреждения Билли Нейм, раздосадованный, чтобы не сказать больше, Герард Маланга тоже ушел. Его уход был связан с изменением направления журнала Intervier, а также вскрылись его нечистоплотные махинации с продажами работ, которые не были выполнены художником, что само по себе – далеко не новость, однако Маланга удостоверял их подлинность и подписывал именем Уорхола, а это уже называется торговлей подделками.

Уорхол действительно никогда не вдавался в формальности. Его даже забавляли такие проделки, поскольку много лет дружбы до поры до времени брали верх над всеми недоразумениями. Но рынок есть рынок. Появление таких фальшивок бесспорно не способствовало престижу художника. Энди стал раздражаться. Маланга его не шокировал, он ему надоел. Все его выходки, на которые когда-то Уорхол закрывал глаза и которые, возможно, проделывались не без его согласия, теперь перестали его развлекать. Нужно все взять в свои руки: мы теперь живем в другом мире, даже если бывший сотоварищ не исчез окончательно и вспоминался порой добрым словом.

В 1971 году умерла Эди. Ей было 28 лет.

Мать Энди, прожив с ним почти двадцать лет, осенью 1970 года вернулась в Питтсбург. Это было вызвано необходимостью: она теряла память, забывала принимать лекарства вовремя или, наоборот, глотала их без разбора. Уорхол часто отсутствовал, уезжая по приглашениям на выставки, даже в Европу, поэтому он беспокоился за нее: как бы она не заблудилась; как бы не произошел несчастный случай; не забыла ли она запереть дверь или не пустила ли в дом не пойми кого – проходимца, бандита или кого похлеще.

Как-то раз полицейский нашел ее бесцельно бродившей по улицам города. Пожилая женщина не могла объяснить, где она живет, и только благодаря адресу, написанному на коробочке с ее лекарством, полицейский привел Джулию домой. Там он нашел возле телефонного аппарата имена и номера телефонов ее родных в Питтсбурге и сразу же связался с ними. Из Питтсбурга позвонили на «Фабрику» Энди. Его там не оказалось. Тогда позвонили кому-то из соседей. Между тем Энди пришел домой и был просто ошарашен, увидев, что одна группа полицейских кружит вокруг его матери, а другая бродит по всему дому.

Уорхол в самом деле прятал за своим пресловутым эксгибиционизмом тайный внутренний мир и старательно защищал его от посторонних глаз. Надо вдумчиво расшифровывать, впрочем, как вообще все, что говорил Уорхол, вот эти слова в книге «Моя философия от А до Б»: «Ничего не надо прятать, за исключением того, что ты не хотел бы позволить увидеть своей матери. Исключительно по этой причине я боялся умереть, потому что тогда моя мать вошла бы ко мне в комнату и обнаружила бы вибратор, а еще все то, что я написал о ней в свем “Дневнике”». Разумеется, ему также не хотелось, чтобы полиция наткнулась на порножурналы и фотографии, которыми были забиты ящики стола в его комнате; на садомазохистское обмундирование; на медикаменты, по составу близкие к наркотикам; огромное количество косметических средств – куда больше, чем у любой женщины, с помощью них он пытался скрыть многочисленные прыщи и депигментационные пятна на коже… многое другое, чего мы не знаем и никогда не узнаем, что лежит в самых дальних тайниках души, ума и тела каждого человека.

В Питтсбурге Джулия жила сначала в семье своего сына Джона, а затем – Пола. Через три месяца с ней случился апоплексический удар, и ее срочно положили в больницу в очень тяжелом состоянии. После больницы ее поместили в дом престарелых, в пригороде Питтсбурга, где 28 ноября 1972