Особенно сложно пришлось командирам рот, батальонов и бригад.

Кстати, последние тоже действовали в боевых порядках наступающих соединений, как и весь личный состав. Они находились в тех же условиях, что и экипажи линейных машин — под шквальным огнём артиллерии и бомбёжкой. В то же время от них требовалось не только самим перестроиться, но и в считаные минуты принять правильное решение, сформулировать его в лаконичный приказ и отдать подчиненным. От их реакции и профессионализма напрямую зависел исход боя и соответственно жизни сотен людей.

Как вспоминали участники сражения, в этот момент эфир превратился в котёл человеческих эмоций, на радиоволнах начало твориться что-то невообразимое. На фоне обычного потрескивания помехе наушники неслись десятки команд и приказов, а также все, что думали сотни русских мужиков из разных концов о «гансах», «фрицах», фашистах, Гитлере и прочей сволочи. Эфир был настолько переполнен ядреным русским матом, что, казалось, вся эта ненависть может в какой-то момент материализоваться и вместе со снарядами ударить по врагу. Под горячую руку танкисты вспоминали и собственное начальство, которое завело их в это пекло. Поняв, что эмоции перехлестывают через край и мешают не только сосредоточиться, но и парализуют радиосвязь, командир 18-го тк лично открытым текстом потребовал прекратить «хулиганить» в эфире. Это подействовало, но не надолго.

В 10.30–11.00 продвижение четырех танковых бригад и трех батарей 1446-го сап у выс. 252.2 и у совхоза было остановлено, начался тяжелый огневой бой с хорошо организованной противотанковой обороной.

П. А. Ротмистров понял, что без овладения совхозом дальше двигаться невозможно, поэтому отдал приказ комкорам вновь синхронно с двух сторон ударить по совхозу всеми имеющимися под рукой силами. Но в той ситуации добиться какой-либо слаженности оказалось уже невозможно. Рациональнее было не жечь машины у высоты 252.2, а применить маневр и обойти его слева, как это сделал командир 1/32-й тбр майор С. П. Иванов. Под прикрытием первого эшелона комбат отдал приказ следовать. 15 экипажей двинулись за ним через железнодорожную насыпь, обходя выс. 252.2 с юга. Прикрывшись лесопосадочной полосой вдоль насыпи и дымом, танкисты на полном ходу прорвались на стыке 1-го и 2-го грп СС и примерно в 9.30 с юго-западных окраин ворвались в свх. «Комсомолец», тем самым углубившись в оборону дивизии «Лейбштандарт» на 5 км. Этот бросок прикрывала часть 1/53-й мсбр, которая успела прорваться за этой группой танков.

Полковник С. Ф. Моисеев не среагировал вовремя на ситуацию, он точно выполнил приказ и повел бригаду не в обход совхоза, а тем же путем, что и шли основные силы 32-й тбр. Поэтому и результат оказался прежним: боевые машины его 31-й тбр у выс. 252.2 начали гореть как свечи. Комбриг сделал попытку обойти высоту, но принял ошибочное решение. Он отдал приказ перенести усилия батальонов не на левый фланг, где прошла группа майора С. П. Иванова, а на правый. Бригада вошла в полосу 18-го тк и, продвинувшись в район 1 км северо-восточнее свх. «Октябрьский», вновь была встречена сильным огнём противника из совхоза. После этого атаку приостановили. Впоследствии эта оплошность дала повод командованию корпуса указать комбригу на его неправильные действия в ходе этого боя. В докладе на совещании Военного совета 5-й гв. ТА 13 сентября 1943 г. по итогам летнего периода боевых действий И. Ф. Кириченко в качестве одного из главных недочетов 12 июля указал именно на эту ошибку комбрига-31:

«…31-я тбр в боях за Прохоровку своевременно не развила успех 32-й тбр, что дало возможность противнику подтянуть противотанковые средства и задержать наше успешно начавшееся наступление»[300].

Таким образом, стрелочником оказался полковник С. Ф. Моисеев (несколько раньше виновным за неудачу армии в ходе контрудара был назначен генерал Б. С. Бахаров). Получалось, что приказ П. А. Ротмистрова о массировании танков на направлении главного удара корпуса, а значит, и армии, в критический момент был сорван именно неповоротливостью командования этой бригады. Что в свою очередь повлияло на весь ход боя. А то, что требование командарма в той ситуации было единственно правильным, подтвердил прорыв группы майора П. С. Иванова. Следовательно, вопрос об ответственности командования армии за неправильное решение об атаке без должной артиллерийской и авиационной обработки узла ПТО на выс. 252.2, в ходе которой два соединения истреблялись несколько часов кряду в бесплодном штурме, задвигался на второй план.

Формально генерал И. Ф. Кириченко был прав. Лишь командир бригады должен принимать окончательное решение, ему непосредственно на поле боя виднее, на каком участке сконцентрировать силы соединения, каким путём направить батальоны, чтобы решить поставленную задачу при минимальных потерях. Но это в том случае, если он обладает всеми данными об; оперативной обстановке и у него была действительно возможность маневра.

О том, что реально происходит на всем участке ввода в бой корпуса, полковник С. Ф. Моисеев знал лишь в общих чертах. Такими данными не располагал даже комкор. Поле сражения затянуло дымом, пылью и гарью от работы десятков танков, горевшей техники и пожаров в сёлах и хуторах. Связь в звене батальон — бригада работала неустойчиво, а на уровне рота — батальон была лишь визуальной. Бригады с трудом пытались наладить живую связь — через делегатов связи. Но это давалось с трудом, люди просто гибли, не успевая выполнить приказ. Так, в ходе второй атаками 25-й тбр сразу два офицера связи её штаба были убиты в батальонах. Что же касается маневра, то не станем строить догадки и предположения.

К сожалению, невозможно получить весь комплекс информации, которой располагал на тот момент комбриг, а значит, не удастся объективно оценить его замысел и факторы, сорвавшие его выполнение.

Действительно, учитывая успешный рывок командира 1/32-й тбр к свх. «Комсомолец», можно предположить, что если бы полковник С. Ф. Моисеев верно оценил ситуацию и, сманеврировав бригадой, направил ее основные силы через железнодорожную насыпь в направлении совхоза, тем же путем, которым прошли «тридцатьчетверки» майора С. П. Иванова, ситуация могла бы несколько измениться в нашу пользу. Однако кардинального перелома этот маневр принести не мог, потому что, во-первых, 31-я тбр уже понесла определенные потери и в глубь боевых порядков «Лейбштандарт» был в состоянии прорваться максимум батальон. А это не те силы, которые могли расшатать вражескую оборону. И это не предположение. Чуть позже подразделениям двух бригад 18-го тк удалось прорваться к позициям тяжелой артиллерии дивизии «Лейбштандарт» и даже выйти к Ивановскому Выселку, но эсэсовцы выстояли и отбили все атаки. Во-вторых, даже если бы противник на какое-то время и дрогнул, то развивать успех было уже нечем. Корпус, да и армия в тот момент резервов не имела. Стоит отметить, что все эти обвинения в адрес С. Ф. Моисеева, как говорили в ту пору, выдвигались для «проформы», то есть формально. Весь старший и высший комсостав армии знал истинные причины случившегося под Прохоровкой.

В то же время надо отдать должное командиру 29-го тк. Иван Фёдорович на том совещании не стал развивать легенду, которую к тому времени цветисто изложили в отчетах офицеры штаба армии, о лавине танков, встретивших его соединение у выс. 252.2, а честно признал: противник сорвал контрудар его корпуса своими противотанковыми средствами и активными действиями авиации. Ему вторил начальник политотдела 31-й тбр полковник Поволоцкий: