Индийцы удивленно смотрели на русских и встревоженно переговаривались.

В мокрых до нитки ковбойке и брюках «техасах», босой, сидел на корточках в оплывающей красной грязи Шурка Муромцев и мокрым носовым платком протирал мокрые линзы очков. За этим занятием он, щурясь, посмотрел на небо и проговорил с досадой:

– Господи, как ты мне надоел!

– Му-ром-цев! – донеслось до него сквозь шум ливня.

– И вы тоже! – прибавил Шурка.

Однако продолжать работу было невозможно. Шурка надел очки и поднялся в то мгновение, когда еще одна молния осветила все вокруг и что-то блеснуло вдруг прямо у Шуркиных ног. Это был сабельный эфес со сломанным наискосок почти у самого основания клинком. Шурка жадно смотрел на находку.

– Великие Моголы? Непохоже… – разговаривал он сам с собой и, перевернув эфес, замер, застыл, окаменел.

Третья молния была яркой и долгой. Она осветила прикрепленный к эфесу ярко горящий орден Боевого Красного Знамени. Грянул гром.

– Ну вот и всё… – потрясенно прошептал Шурка…

Селение Карахтай под Ташкентом.

19 января 1920 года

В мечети было так накурено, что сизый махорочный дым, словно пуховые перины, укладывался слоями один на другой почти до самого сводчатого, расписанного орнаментом потолка.

Председатель революционного суда, он же начальник штаба, бывший матрос с «Авроры» Артем Шведов оцепенело смотрел в зал, где стояли, сидели и лежали бойцы Первого революционного кавалерийского корпуса, сморщился вдруг, будто собрался заплакать, огромными татуированными ладонями стал по-детски тереть выедаемые дымом глаза, торопливо схватил скрученную раньше козью ножку, прикурил, глубоко затянулся и облегченно вздохнул.

Слева от него сидел комиссар корпуса Григорий Брускин, рыжеволосый, носатый, с детским розовым румянцем на щеках. Спрятав, как гимназист, на коленях книгу, он с увлечением ее читал.

Справа от председателя сидела Попова Наталья, заместитель комиссара Брускина, замком, она же секретарь суда. Полногрудая, голубоглазая, желтоволосая, стриженая. Подперев щеку рукой, она то ли задумалась о чем-то, то ли замечталась.

Брускин с усилием оторвался от книги и негромко обратился к Шведову:

– Почему встали? Кто следующий?

– Да Новик Иван, – неохотно ответил председатель суда.

– Вызывайте.

– Веди Новикова, – хмуро приказал Шведов часовому, смачно плюнул на ладонь и погасил об нее самокрутку.

Когда боковая дверь распахнулась и важно вошел, сложив на груди руки, подсудимый, публика оживилась и зашумела.

– Ивану Васильевичу!.. Товарищу комэску!.. Держись, Ванюха! – приветствовали подсудимого.

Иван был высок, жилист, широкоплеч. Холеные чуть рыжеватые усы были лихо закручены к тонким и злым ноздрям. На нем не было ремня и портупеи, и потому гимнастерка напоминала бабью рубаху, но зато высокие хромовые сапоги сияли почти зеркальным блеском. Иван сел на табурет, не убирая рук с груди, закинул ногу на ногу и оглядел всех – насмешливо и снисходительно. Рядом, тяжело дыша, смущенно переминался часовой. На каждом его сапоге налипло не меньше чем по пуду грязи.

– Значит, так, – глухо заговорил председатель, – судим Новика… Новикова Ивана. За матершинство и рукоприкладничество. Рассказывай, Козленков.

Из первого ряда с готовностью поднялся щуплый, мелкий мужичишка с черным заплывшим глазом и охотно заговорил:

– Все как на духу скажу, товарищи! Ругался он, ругался по матушке и по-всякому, а как я его поправил, он ка-а-ак!..

– На какие буквы ругался? – перебил его Шведов.

– На буквы? – не понимал Козленков.

– Ясное дело – на буквы. Или ты на весь революционный суд матюганить станешь? – Председатель почти не скрывал своей неприязни к потерпевшему.

– На буквы, значит? – кивнул Козленков и стал загибать пальцы. – На букву «ведя», на букву «глаголь», на букву «добро» было, на букву «есть» тоже есть, на букву «живете» много, на букву «хер» вообще сколько раз…

После каждой буквы зал одобрительно вздыхал, вспоминая хором, и председатель затаенно улыбался в вислые усы, кивая сам себе еле заметно, подтверждая свое знание любого непечатного слова.

Когда незагнутых пальцев на руках потерпевшего не осталось, он опустил руки и прибавил расстроенно:

– И это еще… на букву «ять»…

Суд замер и онемел. Шведов поднял голову, чтобы кивнуть, но остановился. Улыбка под усами пропала, и в глазах возникло мгновенное смятение. Комиссар Брускин оторвался от книги и завертел, ничего не понимая, головой. Наталья зажала рот ладонью, чтобы не рассмеяться, но глаза ее хохотали.

Все обратили взор к Новикову, потому что хотели знать то единственное слово, которого не знали они. Но подсудимый криво усмехнулся и отвернулся.

– Ванька Сунь тозе лугала! – выкрикнул высоко, вскакивая, китаец-кавалерист.

– А тебя на какие буквы? – устало спросил председатель.

– Сунь буква не знай! Китаеса лугала!

– Так ты и есть китаец! – высказался, пожимая плечами, комэск Колобков.

– Сунь не китаеса, Сунь – буденовса! – В подтверждение Сунь надел на голову явно великоватую буденовку. – Молда зелтозопая лугала! Хотела Сунь молда бить! Сунь безала, лецька плыгала, вода холодная целый день стояла. Ванька белег лезала, ханка пила, табак кулила!

– Так ты же, чёрт, Шарика слопал! – взорвался комэск Колобков.

Одни засмеялись, другие заругались, сплевывая в пол. Стало очень шумно. Окончательно заинтересованный происходящим, Брускин закрыл книгу и положил на стол. «Лев Троцкий. Война и революция» – было написано на ее красной обложке.

Председатель застучал кулаком по столу и закричал:

– Тих-ха! Какие будут предложения?

– Предложения? Снять его с верхов! – отозвались из первого ряда, где сидел потерпевший и такие же, как он, худосочные обозники.

– Он, гад, как мимо обоза проезжает, так непременно нагайкой по спине стеганет, не пропустит!

– Нехай пешком потопает, комэск!

– Отказаковал, будет!

– Та вы що, хлопци! Куды мы бэз Ивана? – взревел, поднимаясь во весь свой богатырский рост, комэск Ведмеденко. Круглая его рожа, рассеченная наискосок сабельным шрамом, побагровела от возмущения.

– Ничаво, не помрем небось, – отзывались обозники.

– Вин чоторех Георгиев мав! Вин у нашей казачий дывизии генерала Жигалина першим казаком був!

– Ишь ты! Вспомнила бабка, как девкой была! Молчал бы уж, галушечник!

– Так вы шо, с глузду съихали? Як же бэз Ивана ляхов рубати будемо?!

– И без Новика Варшаву возьмем!