«Всюду же сие промчеся собрание, — рассказывает «Новый летописец», — и от многих градов привезоша многую казну в Нижний, и от градов ратные начаша съезжатися: первые приехаша коломничи, та ж рязанцы, последи же из градов украинских многие люди, и казаки, и стрельцы, тии, которые сидели в Москве при царе Василии, и всем дадеся жалованье: и бысть там тогда во всех людях тишина». Ратные люди предлагали свои руки, посадские их покупали на собранные деньги: нельзя лучше перевести «патриотическое одушевление» на язык материалистической истории, чем это сделали простые и наивные русские люди начала XVII века.

В нашу задачу не входит описание тех военных операций, которые поздней осенью 1612 года привели собранную посадскими помещичью армию в Московский Кремль. Несомненно, что удачный исход второй кампании, прежде всего другого, определился ее солидным финансовым базисом. Взявшись платить всяким ратным людям, буржуазия делала это, как следует смолянам, например давали «первой статье по 50 рублев, а другой по 45 рублев, третьей по 40 рублев, а меньше 30 рублев не было». Для сравнения стоит отметить, что «городовые» (провинциальные) дети боярские времен Годунова получали не больше 6 рублей и даже «выборные» (гвардейцы) не больше 15 рублей жалованья: то, что давали теперь рядовым служилым, в старые годы получало только гвардейское офицерство. Но не следует думать, что города собирали нужные для этого суммы исключительно от добровольных щедрот. Правившая городами крупная буржуазия наполняла кассу собранного ею ополчения таким же путем, как некогда казну Шуйского — путем принудительной раскладки. По отношению к богатым капиталистам это бывал обыкновенно принудительный заем: таким путем добывали, например, нижегородцы деньги от Строгановых и их агентов. Городскую мелкоту просто облагали новыми налогами, взыскивая их, как всегда собирались в Московском государстве налоги, без послабления, «с Божией помощью и страх на ленивых налагая». Недоимщик мог и в кабалу попасть, быть отданным в услужение по «житейской записи», с уплатой за его службу денег вперед не ему, а городской казне. И это, как справедливо указывает новейший историк Смуты, вовсе не служит доказательством личной жестокости Кузьмы Минина и его товарищей. То была особенность социального строя, того строя, победой которого кончилась Смута.

Глава VIII

Дворянская Россия

Ликвидация аграрного кризиса

Непосредственные результаты Смуты. Крестьянское разорение ♦ Новые черты крестьянской крепости ♦ Признаки улучшения со второго десятилетия XVII века; уменьшение перелога, внутренняя колонизация ♦ Экономическая реставрация: натуральные оброки; сокращение барщины ♦ Рост крестьянской запашки; исчезновение бобыльных дворов; рост населения в центральных уездах ♦ Реставрация вотчинного землевладения, новые латифундии

Действительное прекращение Смуты далеко не совпадает с официальным концом Смутного времени. Михаил Федорович Романов давно был на престоле, а гражданская война продолжалась, как продолжалась и внешняя война, вызванная, в конечном счете, той же Смутой. По наблюдениям одного новейшего исследователя, максимум разорения приходится даже именно на те годы, когда национальный и политический кризис Смутного времени окончился, и в Москве давно водворилось законное правительство. Крайней гранью разрухи для этого исследователя является 1616-й, если даже не 1620 год; лишь позже этой последней даты можно говорить о сколько-нибудь заметном и прочном улучшении. Почти пятнадцать лет междоусобицы не могли бы пройти даром даже для страны, хозяйство которой раньше было во вполне удовлетворительном состоянии. Подбитую аграрным кризисом XVI века Московскую Русь Смута, казалось, должна была бы довести до полного уничтожения. Если уже в конце предыдущего столетия центральные области государства давали картину значительного запустения, то в 10—20-х годах XVII века посланные «смотреть» землю «писцы» и «дозорщики» находили местами почти совершенную пустыню. По словам цитированного нами выше автора, в вотчинах Троицкого монастыря, разбросанных в 20 «замосковных» уездах — и потому характеризующих более или менее общее состояние края, — «размеры пашни в 1616 году уменьшаются, сравнительно с данными 1592–1594 годов, более чем в 20 раз; число крестьян, населяющих Троицкие вотчины, убывает более чем в 7 раз». В ряде имений Московского, Зубцовского и Клинского уездов, историю которых мы можем проследить даже к концу 20-х годов, перелог, т. е. земля, брошенная и запустевшая, составлял не менее 80 %, поднимаясь иногда до 95 %, а земля, оставшаяся под обработкой, не превышала 18, 7 % всей площади, спускаясь иногда до 5, 2 %. На юге, в нынешней Калужской, например, губернии, дело было нисколько не лучше: в имении, где в 1592–1593 годах был 161 крестьянский двор, в 1614 году оставалось всего 10 дворов. По Московскому уезду в среднем можно констатировать убыль пашни, по крайней мере, на одну треть, сравнительно с разгаром кризиса, предшествовавшего Смуте[140].

Всматриваясь в детали этого деревенского разорения, мы скоро, однако, получаем возможность несколько дифференцировать наши представления об экономических итогах Смуты. Разорились почти все, но одни более, другие менее. Смута действовала как бы по принципу: «имущему дается, а у неимущего отнимется». Она повалила тех, кто уже слабо стоял на ногах в эпоху Грозного и, после кратковременного испытания, еще больше укрепила тех, кто уже тогда был силен. Благодаря Смуте и ее последствиям должно было окончательно исчезнуть самостоятельное крестьянство везде, где были помещики. Первое явление, которое бросается в глаза изучающему русскую деревню второго-третьего десятилетий XVII века — это громадный рост «бобыль-ских» дворов на счет дворов крестьянских. Если взять за образчик имения того же Троицкого монастыря, — образчик очень удобный, как мы видели, — получаются такие сравнительные цифры: по Дмитровскому уезду в троицких вотчинах по переписям конца XVI века значилось 40 бобыльских дворов на 917 крестьянских; переписи 20-х годов следующего столетия дают 207 дворов бобылей на 220 дворов, занятых крестьянами. В первом случае бобыльские дворы составляют 4, 1 %, во втором — 48, 4 %. Для Углицкого уезда соответствующие цифры будут 2, 6 и 56, 6 %. В Белевском уезде на 708 крестьянских дворов писцовые 1628–1629 годов