Немецких трупов все больше и больше. Погода жаркая. От трупов смрад. Наших убитых не видно, их успели уже похоронить. Машины, подводы двигаются вперед, многие части, в том числе и мы, идут пешком. Строжайше запрещаем бойцам отбегать в стороны — дескать, подорветесь на минах. Однако никто не подорвался, и бойцы отбегают в кусты, случается, выходят оттуда обутые в сапоги, засовывая что-то в свои котомки. Самородов мне принес консервную банку, я читаю: «Португальские сардинки», кричу: «Это яд, выкинь сейчас же!» Он невозмутимо достает кусок хлеба, открывает ножом банку, и мы с аппетитом съедаем.

Труп толстого немецкого офицера в фуражке с высокой тульей, в расшитом серебром мундире, но без брюк и кальсон. Мертвец лежит оскаленный, бесстыдно раскорячив белые ляжки, его яйца раздулись как футбольный мяч. Целая дивизия проходит мимо, кто хохочет, кто отворачивается.

Навстречу идет группа немцев, человек тридцать, впереди офицер с белым платком на палке. Останавливаются, спрашивают — кому сдаваться, мы направляем их дальше на восток.

На крытом грузовике везут четырех пленных немецких генералов. Машина с трудом пробирается навстречу нескончаемому потоку, поэтому я успел их разглядеть. У заднего борта два наших автоматчика, а в глубине темные фигуры с черно-белыми крестами на шее и груди. Один генерал худощавый, горбоносый, с выпученными белесыми глазами, другой маленький, толстый, в очках, остальных не помню.

В стороне от большака, в старом карьере гора немецких трупов. Видно, неохота было вести пленных, и конвойные с помощью проходивших бойцов всех их перестреляли.

Ведут пленных под конвоем. Сколько их? Вереница нескончаема, несколько сот или тысяч, лица грязные, небритые, мрачные, одежда вся в пыли. Месяца два спустя я видел кино, как вели через Москву подобных, попавших в плен при нашем наступлении на Белоруссию.

Проходим через Бобруйск. Девушка-регулировщица направляет нас по боковой улице. Город горит, но пожары уже заканчиваются. Говорят, наши успели захватить в складах несметные запасы продовольствия. Местного населения почти не видно. Отдельные люди, все больше женщины, копаются на пожарищах, две из них проволокли бревно.

За Бобруйском заметно больше брошенной немецкой техники. Ее настолько много, что двигаться машинам почти невозможно. Ведь в первые дни наступления была перерезана дорога на юго-запад — Бобруйск — Слоним, тогда немцы бросились по большаку Бобруйск — Минск, идущему через болота по высокой дамбе. Однако в районе Осиповичей наши танки этот большак тоже перерезали. Побросав и отчасти спалив и уничтожив всю технику, немцы кинулись пешком в сторону болота, сплошь заросшего лесом.

Чего только не валялось и на самой дороге, и у обеих подошв дамбы! Машины грузовые разных марок, автобусы разных размеров, машины легковые, набранные со всей Европы, телеги и фуры, наконец, орудия и минометы разных калибров, пулеметы станковые и ручные, автоматы, револьверы, кинжалы и прочее, и прочее, способное убивать. Все это было отчасти подожжено, отчасти испорчено выстрелами из автоматов, но остались и целые, валявшиеся на шоссе и возле шоссе.

Многое было нужно непосредственно для нас — скажем, обивка в автобусах и легковушках, две походные кухни, которые мы захватили даже с супами, увы, прокисшими. Кухни были еще лучше тех, какие мы с завистью усматривали в саперной бригаде полковника Петрова. Впоследствии они честно прошли с нами весь исторический путь до Берлина и обратно. Захватили мы еще кузницу, большое количество слесарного инструмента. Помню автобус, набитый медикаментами. Но немецкая тотальная мобилизация действовала вовсю, поэтому бинты были из бумаги, а лекарства с неизвестными нам названиями было приказано закопать. Всюду валялось много кусков мыла, но из глины, находили банки с медом, но из еловой смолы, словом, сплошные эрзацы. Однако пакетики с концентратами, вроде коричневого порошка «Jagersuppe», нам очень понравились. Еще было разбросано много игральных карт, хотя и не с такими мастями и фигурами, как у нас; бойцы их собирали охотно и в свободные минуты у костров, молодые и старые, садились играть в дураки и в очко, в последнее на гитлеровские деньги, также разбросанные повсюду. Если бы мы знали, как впоследствии они ценились в Польше и в Германии, мы бы их прятали. Всюду валялось много разных штабных документов, каких-то списков, приказов, карточек, возможно, иные из них представляли ценность для начальства или для будущих историков, но никто из нас не обращал внимания на эти бумажки. Видел я целую картотеку, на каждой карточке фамилия, имя и номер убитого немца, и кроки, где он похоронен, видимо, рассчитывали впоследствии перенести останки nach Vaterland. Было много разбросано книг, большею частью дешевых с веселыми и фривольными картинками и стишками, но дважды я находил и карманные издания «Mein Kampf». Попадался мне сборник карикатур, перепечатанный из газет и журналов Франции, Англии и США за время до 1941 года. Две богини «Франция» и «Англия» с поднятыми мечами сражаются против усатого немецкого бога, а в стороне на скале кондор, с лицом нашего «великого». Еще такая: за забором три нежных козленочка со страдающими мордочками — это Эстония, Латвия и Литва, а впереди волк с лицом «великого», с оскаленными зубами и с портфелем под мышкой, а на портфеле надпись: «Пакты о ненападении». Еще одна: во весь лист наш «великий» — рябой, низенький — прыгает в одних трусах, а крохотный рыцарь на коне на всем скаку вонзает ему копье в зад. На плаще рыцаря надпись: «Suomi», а внизу подпись: «Современные Давид и Голиаф». Разыскав эту книжечку, я запрятался в кусты, внимательно ее перелистал, а потом утопил в болоте. К сожалению, мое малое знание немецкого языка не позволило мне разобрать большую часть подписей под карикатурами, a «Mein Kampf» я совсем не мог прочесть и очень жалел, что у меня не было словаря.

Еще помню книжечку, предназначавшуюся для немецких солдат: «Краткая история России». Там, сколько я мог понять, на каждой странице доказывалось, что вся культура и могущество России пошло от немцев, а славяне были дикими и свирепыми. Норманны — Рюрик и его братья — установили государственную власть, а уж Петр Великий и шагу не мог ступить без немцев, а все революционеры были евреями, и Октябрьскую революцию совершили 12 евреев, 1 грузин и 1 русский, и сейчас в Москве сплошная еврейская власть, перечислялись имена, последним в списке стоявших у власти оказался бедный Илья Эренбург, который в течение 20 лет жизни все трясся, как бы его не посадили.

Немцы разбрасывали листовки, казалось бы, более красноречивого содержания, нежели раньше. Вот некоторые из них:

«История православной церкви». Там говорилось, что патриарх Тихон перед смертью назначил трех местоблюстителей-митрополитов — Петра, Иллариона и еще кого-то, при патриархии был поставлен Советской властью администратор — заместитель местоблюстителя Сергий. Три митрополита были посажены, отправлены в ссылку и там один за другим скончались, но перед смертью каждый из них назначил преемника из епископов. Этих преемников тоже сажали, но они, в свою очередь, успели назначить преемников, последний из них, чуть ли не пятнадцатый по счету, епископ Гдовский, когда его спросили на допросе, кто его преемник, ответил, что Христос. Таким образом, Сергий, официально стоящий во главе православной церкви — самозванец, да еще лгун, он на весь мир объявил, что церковь в Советской стране не преследуется, когда половина священников была посажена.