29 января государыня прибыла в Киев, где всему двору предстояло дожидаться, пока сойдет лед на Днепре. Сюда собрались «толпы путешественников со всей Европы». Дороги к Киеву были запружены каретами вельмож. «Никогда в жизни я не встречала столько веселья, изящества и остроумия, — писала графиня Мнишек, племянница Станислава Августа, - Наши обеды в грязных еврейских корчмах так изысканны, что, закрыв глаза, можно вообразить, что мы — в Париже».[697]

Прибыв в Кременчуг, Потемкин стал проводить дни за слушанием концертов. «Была музыка и снова музыка», — не мог надивиться Миранда. Роговой оркестр сегодня, оратория Сарти завтра, украинский хор, квартеты Боккерини. Однако, прикрываясь маской беззаботности, Потемкин не мог не заниматься делами. Не все получалось так, как он хотел. Через два дня после прибытия Екатерины в Киев он делал смотр десяти эскадронам драгун. «Ни один ни к черту не годится, — записал Миранда. — Князь остался крайне недоволен».[698] Эскадрон кирасир под Полтавой даже не стали смотреть.

С прибытием Екатерины в Киев действия и перемещения Потемкина стали стремительны и непредсказуемы. Миранде и Нассау он приказал сопровождать его к императрице. 4 февраля, осмотрев войска и поприсутствовав на нескольких обедах, Потемкин встретился с бывшим молдавским господарем Александром Маврокордато. В нарушение духа Кучук-Кайнарджийского договора, турки изгнали Маврокордато из Молдавии: напряжение между Россией и Высокой Портой нарастало.

Киев, стоящий на правом берегу Днепра, представлял собой «греко-скифское» видение из «руин, монастырей, церквей, недостроенных дворцов» — древний русский город, переживающий тяжелые времена. «Для государыни построили дворец... Она принимала в нем духовенство, правительственных лиц, представителей дворянства, купцов и иностранцев, приехавших во множестве в Киев, куда привлекло их величие и новость зрелища, здесь их ожидавшего. В самом деле, им представлялся великолепный двор, победоносная императрица, богатая и воинственная аристократия, князья и вельможи, гордые и роскошные, купцы в длинных кафтанах, с огромными бородами, офицеры в различных мундирах, знаменитые донские казаки в богатом азиатском наряде и которых длинные пики, отвагу и удальство Европа узнала недавно, татары, некогда владыки России, теперь подданные, князь грузинский, повергший к трону Екатерины дань Фазиса и Колхиды, несколько послов от бесчисленных орд киркизов, народа кочевого, воинственного, наконец, дикие калмыки, настоящее подобие гуннов... Это было какое-то волшебное зрелище, где, казалось, сочеталась старина с новизною, просвещение с варварством, где бросалась в глаза противоположность нравов, лиц, одежд самых разнообразных».[699]

Дом Кобенцля стал своеобразным клубом для иностранцев, где собирались французы, немцы, множество поляков и даже несколько американцев, включая 25-летнего виргинского плантатора Литтлпейджа, камергера польского короля. Друг Джорджа Вашингтона, он сражался с англичанами у Гибралтара и Минорки и, страстный любитель театра, осуществил польскую премьеру «Севильского цирюльника» в доме у Нассау. Теперь он представлял Станислава Августа при дворе Потемкина. Главенствующее положение среди иностранцев занял, разумеется, де Линь — «приветливый с равными себе, уважаемый теми, кто стоял ниже него, фамильярный с вельможами и с даже монархами, он умел всем дать почувствовать себя легко». Впрочем, не все разделяли хорошее мнение о де Лине: Миранда нашел его «низким льстецом».[700]

Светлейший поселился в Киево-Печерской лавре, полумонастыре-полукрепости, древнем лабиринте из церквей с двумя десятками куполов и пещер, где покоились останки монахов. Семьдесят пять святых лежали в этих катакомбах, не тронутые тлением. Когда Потемкин принимал здесь посетителей, тем казалось, что они попали «к визирю в Константинополь, Багдад или Каир. Здесь царили тишина и какой-то страх». Перед посетителями Потемкин являлся в фельдмаршальском мундире, весь в орденах и брильянтах, завитой и напудренный, но в монастыре, по своему обыкновению, возлежал на диване, делая вид, что не замечает ни польских князей, ни грузинских царевичей. Сегюр не желал, чтобы иностранцы заметили «посла французского короля принужденным подчиняться вместе с прочими высокомерию и причудам Потемкина». Он вспоминал, как в один из вечеров, «видя, что князь сидит за шахматами, не удостаивая [его] взглядом», он «прямо подошел к нему, обеими руками взял и приподнял его голову, поцеловал его и попросту сел подле него на диван».[701] В интимном кругу светлейший отбрасывал свое высокомерие и снова становился весел и приветлив со всеми.

Российская столица переместилась в Киев. «Какая пышность! Какой шум! — восклицал де Линь. — Сколько алмазов, золотых звезд и орденов! Сколько золотых цепей, лент, тюрбанов и шапок, остроконечных и отороченных мехами!» В доме Браницкой Нассау познакомил Миранду «со знатными поляками: графом Вельгор-ским, графом [Игнацием] Потоцким, «воеводой Русским» [Стани-славом-Щенсны] Потоцким, князем Сапегой, графом Мнишком и другими [...] Боже мой, какую роскошь позволяют себе эти поляки, как по части одежды, так и в смысле подаваемых яств».[702]

14 февраля Потемкин представил Миранду Екатерине. На нее, несомненно, произвела впечатление его мужественная внешность, она расспрашивала его об инквизиции, жертвой которой он себя называл, и с этого дня включила его в кружок своих приближенных. «Играли в вист в обычной компании», записывал венесуэлец через несколько дней. Нассау жаловался жене, что ставки «высоковаты — по 200 рублей». Почти каждый вечер заканчивался непринужденным собранием у Нарышкина, как в Петербурге.[703]

Как обычно, всех горячо интересовала личная жизнь Екатерины и Потемкина. Послы строчили депеши, путешественники тщательно записывали то, что им удалось подметить. Екатерину повсюду сопровождал Мамонов, «обязанный своим случаем князю Потемкину и не забывающий этого», как утверждал Нассау, но это не мешало циркулировать слухам об особой благосклонности императрицы к Миранде. «Ничто не избежало его вторжения, вплоть до августейшей особы, — сетовал молодой американский дипломат Стивен Сэйр, — ужасное открытие для меня, который провел в столице почти два года, но познакомился далеко не со всеми сферами этого сложно устроенного мира».[704]