Джозефина устремила взгляд на лунообразный фасад Каунти-холла.

— Как ты думаешь, эта женщина причастна к смерти Лиззи? — тихо спросила она.

С той минуты как Эдвардс описала ей казнь Амелии Сэч, Джозефину преследовала мысль о том, что Лиззи каким-то образом узнала правду не только о преступлениях своей матери, но и о ее казни.

— Я не знаю. В то время у полиции не возникло никаких сомнений в том, что смерть девушки была обычным самоубийством — если, конечно, самоубийства бывают обычными.

— Я не говорю, что Селия ее убила… ну не Селия, а ты знаешь, кого я имею в виду, — для меня она все еще Селия. Я просто думаю: а что, если у нее были веские причины желать Лиззи смерти, ведь эта девочка связывала ее с прошлым? И Лиззи скорее всего встречала настоящую Селию Бэннерман.

— Ей, Джозефина, тогда было четыре года. Сомневаюсь, что у нее остались хоть какие-то воспоминания о том, что могло бы вывести Вейл на чистую воду.

— Я все время думаю о твоем вполне правомерном замечании по дороге в Саффолк: когда Лиззи впервые узнала о судьбе своей матери, самым естественным поступком для нее было пойти к человеку, который проявил о ней заботу, и узнать у него правду, а не поверить всему этому кошмару на слово и повеситься в гимнастическом зале. Неужели ты не задал бы никому никаких вопросов, прежде чем на такое решиться? А что, если Селия знала о намерениях Лиззи и не стала ее останавливать? — Пенроуз ничего не ответил, но Джозефина по его взгляду поняла, что мысли их сходятся. — Арчи, если Джерри будет по-прежнему считать, что только она одна-единственная виновата в смерти Лиззи, то станет изводить себя до конца жизни. А вдруг Селия тоже ответственна за гибель девочки? Ты мог бы по крайней мере ее спросить об этом?

— Я сомневаюсь, что, в теперешнем ее состоянии, Вейл хоть о чем-нибудь можно спрашивать. И сейчас моя главная забота — три недавние смерти. Я даже не уверен, что через столько лет смогу привлечь ее за убийство Селии Бэннерман.

— Ты же сказал, что она призналась.

— Да, призналась, но для обвинения нам нужны соответствующие доказательства, и она это прекрасно знает.

— То есть, если я тебя правильно поняла, ты пытаешься самым деликатным образом объяснить мне, что повесить ее можно только один раз. — Джозефина умолкла, стараясь осознать все то, что за последние дни в ее жизни подверглось сомнению. — Как далеко, ты думаешь, она бы зашла?

— Чтобы скрыть свою ложь, она сделала бы все, что угодно. В этом по крайней мере я уверен. — Арчи посмотрел на часы. — Прости, но мне пора идти. Хочешь, я попрошу Билла завезти тебя в клуб?

— Нет, я лучше пойду пешком. Мне еще предстоит длинное путешествие на поезде.

Арчи посмотрел на нее с удивлением:

— Я думал, ты собиралась остаться до выходных?

— Уже не собираюсь. Мне удалось раздобыть место в спальном вагоне на вечерний поезд. — Джозефина, в надежде избежать длительного объяснения, поднялась со скамьи. — Лондон вдруг потерял для меня свое очарование. Мне нужно отсюда уехать.

Арчи даже не пытался ее отговорить.

— Когда ты вернешься?

— Пока не знаю.

— Но когда будешь знать, позвонишь мне?

— Конечно. — Она улыбнулась и наклонилась его поцеловать. — Может, к тому времени ты уже распакуешь свои чертовы ящики.

Джозефина почти дошла до Вестминстерского моста, когда услышала, что он ее окликнул.

— Что ты сказал?! — Она постаралась перекричать шум машин.

— Я сказал, чтобы ты подумала о себе. — Арчи бросил на землю окурок и встал со скамьи. — Не обо мне. Не о Лидии. И даже не о своих родных. О себе.

Джозефина, с журналом «Фильм уикли» под мышкой, медленно поднималась по склону холма к Краун-коттеджу. Это позднее утро в Инвернессе было серым, тихим и туманным. Погода, похоже, пошла на компромисс и теперь предлагала нечто среднее между мартовским солнцем, заливавшим светом вершины Грампианских гор, когда Джозефина отправлялась на юг, и снегом, обволокшим их снизу доверху к тому времени как она вернулась домой. Природа наконец-то смиренно приноровилась к декабрю, а в душе у Джозефины по-прежнему царил разлад. Она бросила взгляд в сторону железнодорожной станции, маячившей вдалеке на фоне темной горы Бен Уивис, и, проводив взглядом эдинбургский поезд, лениво вползавший в сельский пейзаж, подумала, что если еще две недели назад дорога в Лондон казалась ей путем к живительному источнику, теперь у нее на сей счет были весьма серьезные сомнения.

— Вы сегодня в чести! — раздался веселый голос с другой стороны дороги.

Джозефина помахала рукой девушке-почтальону, а у самой при одной мысли о пачке счетов, просительных писем и каталогов на душе стало муторно. После возвращения из путешествия на нее вечно сваливалась вся эта занудная почта, а пройдет день-другой — и на коврик бесцеремонно посыплются рождественские открытки.

— Дженни, вы не могли бы всем сказать, что я переехала? — проворчала Джозефина. — Сколько же их там?

— Восемь писем и посылка. Я вам оставила их на крыльце.

Джозефина поблагодарила почтальона и, чтобы избежать встречи с соседями, принялась взбираться по узким ступеням черного хода. «Интересно, от кого же посылка». Наверное, вернули вещи из прачечной, хотя она не могла вспомнить, чтобы туда что-то посылала. Джозефина подняла пакет, увидела на нем адрес книжного магазина на Оксфорд-стрит, улыбнулась и стала искать сопроводительное письмо; оно было написано почерком Марты, и два письма тоже оказались от нее.

Не успела она закрыть за собой переднюю дверь, как из кухни, с мокрым полотенцем в руках, вышла служанка.

— Слава Богу, мисс Тэй, что вы вернулись. Каминная решетка в гостиной выпадает, а теперь еще течет вода под кухонной раковиной. Я уж как могла там протерла, но если сегодня не починят, у нас весь дом зальет.

«До чего же быстро на меня обрушилась реальность», — подумала Джозефина, выслушав этот перечень несчастий, похоже, свалившихся на Краун-коттедж за последние полтора часа. Она всмотрелась в озабоченное лицо служанки, и ей сразу захотелось остаться одной. Положив почту на столик в прихожей, Джозефина неторопливо вынула из рук служанки мокрое полотенце и вошла вместе с ней на кухню.

— Морэг, почему бы вам не взять сегодня выходной? У вас в мое отсутствие было столько хлопот — вам надо хоть немного отдохнуть.

Служанка посмотрела на хозяйку с изумлением:

— Но я еще даже не начала распаковывать ваши вещи!

— Я этим позже займусь сама, — твердо сказала Джозефина. — Пойдите и купите подарков к Рождеству… В общем, делайте что хотите.

— А как же быть с этой протечкой?

Джозефина чуть не высказалась о протечке в выражениях, за которые ею гордилась бы даже Ронни, но сдержалась.