— Не пора… не пора…

Он пытался зажать раны руками. Но кровь упорно просачивалась между его пальцами.

Марк закрыл глаза. Горячие волны струились по его ключицам, ребрам, животу. Его тело медленно расплывалось в смешанном запахе меда и металла. Под ним как будто расстилалась теплая постель, вязкое погребальное ложе. Им овладело ощущение, что он погружается одновременно и в землю, и в самого себя. И в то же время его не покидало ощущение полета, освобождения, почти что беззаботности.

Он открыл глаза. Реверди, по-прежнему согнувшись над его телом, что-то кричал. Но Марк уже не слышал его голоса. Он уже не чувствовал его веса. Ему казалось, что убийца прощается с ним, а огромные овальные ниши плясали, наблюдая за его уходом.

Без сомнения, он уже не дышал.

Без сомнения, его сердце уже не билось.

А потом, в последней судороге, он услышал какой-то шум, глухо прокатившийся по круглой комнате.

Он повернул голову.

И его ослепили белые силуэты.

В комнату ворвались люди. Одетые в комбинезоны, в перчатки и в дыхательные маски ослепительной белизны. Что-то вроде альпийских стрелков, вооруженных автоматами.

Марк знал, что уже слишком поздно.

Он перешагнул порог смерти.

Но он увидел, как Реверди цеплялся за него, в то время как люди в белом хватали его за руки. Он почувствовал, как пальцы убийцы скользят по его покрытому кровью телу. Он увидел, как открылись его губы в беззвучной молитве. Он подумал о душераздирающих криках отца, из рук которого вырывают ребенка.

И это стало последним образом, запечатлевшимся в его сознании.

Белая комната.

Нет, это комната и одновременно ее мозг.

Белый свет.

Нет, это свет и одновременно плоть ее век.

Вспышки. Кометы. Фосфоресцирующие полосы, пронизывающие ее сознание. Слепящие взрывы, прорывающие ее сумерки. Она кричит. Каждый крик сопровождается другим криком. Повторяющим первый. Крик в крике. Крик ее натянутой кожи. Крик ее горящих губ. Крик ее готового лопнуть горла.

Сон начинается сначала. Стальные щипцы вскрывают ее череп. Руки в перчатках погружаются в него и обнажают ее мозг. Ее ресницы трепещут. Необъяснимым образом это движение позволяет ей увидеть происходящее в операционной откуда-то сверху. Она видит, как руки несут ее мозг. Он кажется ей коричневым, лиловатым, он весь в складках, покрыт потом.

Врачи кладут орган в стальную чашу. Ей на ум приходит черное пульсирующее яйцо. Но тут же она понимает. В нем таится опасность. Хадиджа хочет закричать, предупредить хирургов: это спрут! Ее мозг — это чудовище, которое вот-вот вцепится им в лицо. Она хочет закричать, но тут осознает, что это невозможно: ее губы по-прежнему скреплены страшными скобами.

— Хадиджа?

Склонившееся над ней лицо.

Маленький серый человечек, словно качающийся на волнах.

Он лыс: она уже где-то видела его. Она понимает, что именно он стал одним из персонажей ее сна — один из оперировавших ее врачей. Теперь она видит вблизи его лоб: сероватый и рябой, Как пемза. Она шепчет:

— Марк?

И сразу ее губы пронзает боль. Человек улыбается. Она понимает почему. Она произнесла: «орк» или «орг». Издала какой-то хриплый звук.

— Это из-за швов. Не разговаривайте.

Она закрывает глаза. Возвращаются воспоминания. Куски железа, вонзившиеся ей в плоть. Стальной плющ, обвивающий ее губы. Реверди и гигантские впадины…

Она снова открывает глаза, пытается еще раз:

— Мрк?

— Он в реанимации. Врачи сотворили чудо.

Она закрывает глаза. «Мрк…» Она жаждет темноты. Покоя. Но ее рот еще жжет. Колючая проволока опутывает каждый слог.

И внезапно до нее доходит, что она изуродована.

Она теряет сознание.

Проходят дни, проходят ночи.

Кошмары и бред не прекращаются. Кто-то крадет ее мозг. «Это спрут!» Реверди в комбинезоне для погружений, с ножом в руке. Температура повышается, накрывает ее горящим покрывалом, пропитывает все ее тело, пожирает его. Она горит, она растекается, она исходит паром под простынями.

И боль.

Боль пронизывает тело, прорастает через него, как живое существо, пробуждаясь всякий раз в новой точке, в зависимости от времени суток. Злое, неукротимое чудовище, заключенное в ее теле, пытается выбраться через едва зажившие раны.

И каждый раз взрывается в ее горле.

Жестокий укус, невидимые челюсти, рвущие ее губы.

Новый «кризис» сознания.

Но она уже лучше контролирует свои ощущения.

Она лежит в белой, почти пустой палате. Все оттенки белого: истертый на стенах, серебристый на арматуре кровати, полосатый на окне с жалюзи.

Перед ней стоит человек из пемзы. Его улыбка стала ближе, менее ироничной. От его присутствия возникает то же ощущение, что и от запаха лекарств. Ощущение успокоенности, смешанной с грустью, с тревогой.

— Через несколько дней вам снимут швы.

Хадиджа не может ответить, не может даже реагировать. Она обезображена, она знает это. Врач мягко берет ее за руку:

— Не переживайте, вы великолепны. Через какое-то время даже шрамов не останется. — Он делает вид, что смотрит назад, через плечо. — Вас оперировал лучший врач. Один из самых блестящих пластических хирургов в «Сальпетриер». Он создал маленький шедевр.

Она пристально смотрит на его. Каждый взмах ресниц — это немой вопрос. Человек продолжает:

— Я занимался вами в реанимации. Вашими ранами. Их было много, но все поверхностные. Ваши вены заживают очень быстро. Были еще ожоги от клея, но и тут ничего глубокого. — Он легонько сжимает ее руку. — Вы поправляетесь. Правда. Я вам не сказки рассказываю.

Хадиджа отваживается произнести:

— Марк?

Это уже лучше. Она услышала: «Маак». Ожог заживает.

— Все еще в коме. Но рано или поздно он проснется. У нас есть его история болезни. С ним такое уже было два раза. Нет оснований думать, что он не придет в себя, как в прошлые разы…

— Его… раны?

— Кровопотеря. Настоящее месиво внутри. Но его выходили. Швы повсюду, на каждой вене. Кропотливейшая работа. Раны уже рубцуются.

Хадиджа закрывает глаза. Она по-прежнему чувствует боль, но теперь боль приносит радость. Она призывает на помощь успокаивающие образы, они вспыхивают перед ее глазами как молнии: дом, дети, гармония с Марком… Образы меркнут: этого не может быть. Они никогда не будут жить вместе, и, главное, они никогда не забудут комнату с нишами.