Бабушка умерла, скоро умрет и дедушка. Всю жизнь они трудились в поте лица, и их родители тоже жили на пределе сил. Добывали пищу, выживали. Вели великую битву, и вот она завершена или приближается к завершению. А то, что я делаю, что я сделал, ничтожно, – преступно, низко и насквозь гнусно. У меня есть девушка, чудесная, да, потрясающая, а я так с ней обошелся.

Почему?

Да без причины. Я не хотел. Не хотел сейчас, зная, что совершил, – теперь я этого не хотел. Я вышел на площадку перед входом, на серый асфальт, закурил и окинул взглядом окрестности. Ничего не произошло, в том-то и дело, ничегошеньки, совершенно ничего, мы с Ингве выпили, я вернулся домой один, лег спать, а затем поехал встречать дедушку.

Если я собираюсь еще когда-нибудь встретиться с Гунвор и посмотреть ей в глаза, надо придерживаться этого сценария.

Ничего не произошло.

* * *

Через час я сидел в кондитерской в торговом центре «Сюндт», пил кофе и смотрел в окно на полную жизни Торгалменнинген. Я часто сюда заходил, когда гулял в одиночку по центру, сидел в окружении пожилых бергенцев, старушек и старичков, здесь никому не было до меня никакого дела, никто не лез ко мне, и хотя в воздухе тут висел едва уловимый тошнотворный запах, не перебиваемый даже ароматом выпечки, мне отчего-то здесь нравилось. Читать и писать, делать заметки в записной книжке, если вдруг приходила в голову какая-нибудь мысль, время от времени поднимать голову и смотреть в окно на поток людей и на голубей, словно живущих своей жизнью в глубине людской жизни, чьи движения воспроизводят человеческие, только в миниатюре, ведущих вечную охоту за едой, которая падает из чужих рук или валяется в мусорных баках. Мороженое, кусочек хот-дога, половина булочки. Иногда какой-нибудь ребенок гонял их, и тогда они неровными шажками отбегали в сторону, выстраивались полукругом, а если это не спасало, взмахивали крыльями и взлетали метров на пять-шесть в воздух, после чего возобновляли добычу пищи.

Обратно в квартиру мне не хотелось, но и сидеть тут вечно я тоже не мог, особенно сейчас, в таких терзаниях. Правильнее всего было бы пойти в читальный зал, взять быка за рога, встретиться там с Гунвор и покончить с этим раз и навсегда. Если первые минуты пройдут хорошо и она ничего не заметит, то и дальше все будет в порядке, я это знал. Надо лишь решиться.

Я вышел, надел солнечные очки и отправился в нелегкий путь наверх, к Хёйдену.

Гунвор сидела за столом и читала, положив одну руку возле книги, а другой подперев лоб.

Я остановился перед ней. Она подняла голову и улыбнулась, прямо просияла.

– Привет! – воскликнула она.

– Привет, – сказал я, – пойдем кофе выпьем?

Она кивнула, встала и пошла следом за мной.

– Давай посидим на улице? – предложила она. – Погода просто чудо!

– Давай, – согласился я, – но я все равно кофе возьму. Тебе взять? А ты тут подожди.

– Ага, спасибо. – Она уселась на каменную стену, прищурившись на солнце.

– А то, знаешь, я вчера выпил, – сказал я, вернувшись, протянул ей кофе и снял очки, чтобы она не подумала, будто я прячусь.

– Да уж вижу, – сказала она, – ты совсем усталый.

– Да, мы долго сидели.

– С кем?

– Да с Ингве.

Я уселся рядом с ней, ненавидя себя за это, но, по крайней мере, опасность миновала, Гунвор ничего не заподозрила.

– Может, отдохнешь полдня? – предложил я. – Пойдем прогуляемся? Мне так мороженого охота!

– Блин, а давай!

* * *

Спустя три дня мы вместе поехали в больницу навестить дедушку. Из автобуса мы вышли возле крохотного цветочного магазинчика, который располагался в деревянном домике на обочине не доходя до больницы и выглядел жутковато, потому что торговали в нем как похоронными венками, так и букетами, которые посетители больницы, наверное, иногда покупали. Шел дождь, дул ветер, мы вместе поднимались по дороге, внутри меня было черно, мысли о собственной лживости засасывали меня, словно пропасть, но выбора нет, она не должна ни о чем узнать, и рано или поздно воспоминания о моем ужасном поступке поблекнут и сравняются с остальными воспоминаниями, сделаются событием из другого мира.

Когда мы пришли, дедушка сидел в общей гостиной перед телевизором. Он обрадовался, встал, познакомился с Гунвор и пригласил к себе в палату, где, по его словам, есть и стулья, и стол. Сам он уселся на кровать. Палата оказалась на двоих, и на соседней койке лежал, прикрыв глаза, тощий мужчина с землистого цвета кожей.

Дедушка долго смотрел на нас.

– Вам надо в кино сниматься, – сказал он, – вы оба такие красивые – вам надо в кино сниматься. Там ваше будущее.

Гунвор улыбнулась и взглянула на меня. Глаза у нее сияли.

– Спасибо, что навестили, – сказал он.

– Да брось, ты что, – ответил я.

Худой мужчина на соседней койке приподнялся и зашелся кашлем – сперва лающим, потом глухим и, наконец, захрипел.

Я подумал, что его дни сочтены.

На фоне темного окна, за которым бушевал ветер, дедушкин сосед напоминал персонажа фильмов ужасов. Наконец он снова улегся на койку и закрыл глаза.

– Он мне не дает спать по ночам, – тихо сказал дедушка, – все разговаривает. Думает, что скоро умрет. А я не хочу в это вникать. – Дедушка тихонько засмеялся. А после начал рассказывать. Историю за историей, а мы с Гунвор слушали, словно зачарованные, то ли общая атмосфера наполняла его рассказы особой силой, а может, он просто рассказывал лучше, чем обычно. Но нас он заворожил. Он рассказывал о первопоселенцах в США, на которых нападали индейцы. Рассказывал о своей юности, как ездил на танцы в окрестные деревни, и еще рассказал о том, как познакомился с бабушкой, это случилось на ферме в Дике, недалеко от Сёрбёвога, где работали бабушка и ее сестра Юханна. Дедушка приехал на танцы со своим приятелем. Бабушка и Юханна спали на полатях, дедушка полез было туда, но кто-то дернул его за штанину, оказалось, приятель занервничал и засобирался домой. На следующую ночь дедушка отправился туда в одиночку, и уж тогда добрался до самого верха. Приятель стал потом органистом, сказал дедушка, но играл он, мягко говоря, неважно, поэтому так в холостяках и остался. Вспоминая это, дедушка так смеялся, что по щекам у него текли слезы. В то же время казалось, он перестал понимать ситуацию, окружающая обстановка для него словно исчезла; погрузившись в свои истории, дедушка будто забыл, где он и с кем беседует, и вдруг сообщил, что в первый раз не получил ее, она ему