В окно, с какой-то грустинкой, смотрели ранние, плотные, синего бархата сумерки, с бледным, анемичным серпиком луны на почти беззвёздном небе, иногда исчезающем за медленно плывущими куда-то облаками. В свете фонаря, стоящего у калитки в наш двор, были видны плавные, почему-то похожие на эскимо в вафельном стаканчике, сугробы, облизываемые сверху игривой позёмкой. Видна была и наша не длинная, ведущая от крыльца к калитке, разметённая от снега асфальтированная дорожка, с росшей сбоку от неё невысокой елью, наполовину утонувшей в пушистом снегу. Её, как и ёлку, лежащую пока на веранде и предназначенную для дома, мы собирались нарядить через несколько дней, только не фабричными, а самодельными игрушками, сделанными вместе с сыном.

На Димином дне рождения за общим разговором и возникла у меня идея написать под диктовку Димы письмо Деду Морозу. Так мне тогда захотелось, чтобы в нём поселилась вера в чудо, пусть даже ненадолго. И так не хотелось, чтобы Димка взрослел, чтобы что-то менялось, в нашей тогдашней жизни… Может быть, оттого, что это был, пожалуй, самый счастливый период нашей семьи… Устроенный быт. Спокойствие душевное. Давно ожидаемые и наконец-то осуществившиеся публикации моих рассказов в толстых литературных журналах….

Перед следующим Новым годом Димка привёл к нам своего друга Генку, которому хотелось получить в подарок точно такой же самосвальчик «с открывающимися в кабине дверками и поднимающимся кузовом», какой добрый Дед Мороз оставил в прошлом году под ёлкой Дмитрию. И мне пришлось, под Генкину диктовку, с длинными паузами, когда он пытался вспоминать свои хорошие поступки и дела, писать ещё одно письмо в Лапландию. С нашим обратным адресом.

– Это для того, чтобы Деду Морозу проще было оставить подарки для вас двоих, – пояснил я Генке, недоверчиво слушающему меня. – Ведь неизвестно, будете ли вы дома ставить ёлку.

Дело в том, что отец Генки сильно и давно попивал, а мать, уставшая с этим бороться, на всё махнула рукой. В том числе и на детей. У Генки была ещё старшая сестра Надя. Она училась, кажется, уже в третьем классе и злым смехом и такими же злыми словами отреагировала на слова брата, что можно, оказывается, перед Новым годом написать письмо Деду Морозу, который выполняет всякие желания…

– Отец вообще-то обещал ёлку принести, – задумчиво проговорил Генка. И после долгой паузы, глубоко вздохнув, добавил: – Если не напьётся, конечно. – И ещё: – А Надька говорит, что никакого Деда Мороза нет и что всё это враньё…

А потом мне специально пришлось ехать в областной центр и покупать в «Детском мире» точно такой же (слава богу, что точно такие же были) самосвальчик для Генки и подарок для Димы…

Зато какова была радость Генки после звонка Димы, прибежавшего к нам первого января и обнаружившего под ёлкой желанную машинку. Он прижимал коробку с игрушкой к груди, будто кто-то мог её у него отнять. И ещё большая радость, по-моему, была у Димки, который то и дело восклицал, обращаясь к другу: «Ну, вот видишь! А что я тебе говорил! Принесёт! Вот и принёс!» Вера в чудеса крепла, потому что и Димке Дед Мороз на сей раз принёс по его заказу детский набор инструментов в красивой, праздничной коробке.

Уходя от нас, Генка выразил мысль, что Надька просто дура и что ей тоже надо было написать Деду Морозу, тем более что просить ей об этом никого не надо.

– Вот и у неё была бы кукла, – подвёл он итог своим, судя по всему нелёгким, размышлениям.

А однажды – это было, когда Дима уже начал учиться в первом классе, – в самом конце второй четверти, перед новогодними каникулами, он пришёл из школы и, ответив на мой традиционный вопрос «Как дела?» обычным «Нормально», тихо попросил, подойдя ко мне:

– Папа, давай больше не будем писать Деду Морозу. Его ведь на самом деле нет?

В последнем его предложении было пока ещё всё же больше вопросительных, чем утвердительных интонаций.

– Понимаешь, Дима, – серьёзно начал я, – человек всегда получает то, во что искренне верит…

Он, как-то вяло кивнул головой, словно соглашаясь с моим объяснением, и пошёл в свою комнату, переодеться к обеду в домашнюю одежду.

Через некоторое время мы с ним ели подогретый грибной суп, лишь изредка обмениваясь отдельными репликами.

– Кого из друзей пригласишь завтра на день рождения? – попытался я разговорить его. – Баба снова испечёт черёмуховый торт! Она как раз пошла в магазин за сметаной для него. А мама обещала принести тебе с работы какого-то смешнучего зайчишку.

– Не знаю, – так же вяло ответил он. – Может быть, Генку с Пашкой?

– Давай, – согласился я, убирая со стола тарелки и ставя чашки для чая.

Разговора не получилось. И писем Деду Морозу мы больше не писали. Что-то кончилось. «Чудо умерло. И хорошо, если не навсегда», – подумал я, начиная мыть после обеда посуду.

* * *

Рассеяно взглянув на крыши гаражей, заметил, что первозданная нетронутость «взлётной полосы» с нашего края нарушена одинокой цепочкой небольших, по-видимому, кошачьих следов, идущих на крышу от круглого зарешеченного окна. А через мгновение увидел небольшую серую кошечку, выскользнувшую в одно из гнёзд решётки (будь она хоть чуть-чуть покрупнее, ей вряд ли бы это удалось) и устремившуюся вначале по крыше пристроя, потом по крыше гаража, а потом по крыше единственного, ещё оставшегося от прежних времён, сарая, прилегающего к гаражу. С сарая она проворно, цепляясь когтями за доски, соскочила на землю, вернее, на плотно слежавшийся снег, и побежала к стоящим в дальнем конце двора, мусорным бакам.

«Видимо, подхарчиться решила», – подумал я.

Дело в том, что сердобольные жители и нашего, и близлежащих домов довольно часто оставляют у мусорных баков остатки еды для бездомных собак и кошек.

Не знаю, где зимуют бесхозные собаки – пищевые конкуренты кошек, последние зимой, в основном, живут в подвале соседнего кирпичного пятиэтажного дома. Во дворе у нас его называют банковским, поскольку в нём, в большинстве своём, проживают бывшие работники госбанка, руководство которого успело в своё, а вернее, в советское время построить дом для своих работников. Ныне это, преимущественно, одинокие, аккуратные старушки и такие же одинокие, но уже менее аккуратные, женщины средних лет. По-видимому, дочери этих самых старушек, уже имеющие и своих детей, отчего-то, в основном, тоже девочек. Крикливых и плаксивых.

Крайнее, давно без стёкол, подвальное оконце этого дома, ближайшее к мусорным бакам, неумело забранное куском фанеры, с дырой посередине, служит лазом для кошек, живущих в подвале. Из этой дыры, видимо, проделанной ударом башмака большого размера, одна за другой появляются на свет бездомные кошки, когда им приносит еду очередная сердобольная старушка, не покидающая свого «сторожевого поста» до тех пор, пока кошки не насытятся.

Поджарым собакам, порою наблюдающим за этим мучительным для них процессом, остаётся только ждать кошачьих объедков или довольствоваться отдельными кусками, бросаемыми им во время кошачьей неспешной трапезы всё той же старушкой, сжалившейся над ними…