пределов. Судьбы мира находятся между этими двумя нациями. Когда они столкнутся — это будет борьба таких масштабов в смысле силы и физических последствий, которые никому из нас и не снились, ибо эпоха великих вопросов нравственности миновала навсегда».

Слова Тьера в переложении Сент-Бева (Cahiers, 1847)

427

Этой пессимистической цитатой открывает свою двухтомную «Историю холодной войны» известный французский историк и публицист Андрэ Фонтэн. До сих пор, слава Боту, это пророчество осуществилось не полностью; во время холодной войны войны были локализованы. Чего ни Тьер, ни Сент-Бёв не могли предвидеть, — это «диалектическую» роль ядерного оружия, страх перед которым удерживает мир от больших войн. Будущее покажет, насколько этот мир прочен или непрочен, и не превратится ли новый тип полугорячей полувойны в международный терроризм, который становится все более и более масштабным, в новый тип не просто мировой, но уже глобальной войны, которую Солженицын еще лет 25 назад назвал Третьей мировой войной (в виде международного терроризма). Этого, конечно, мыслители XIX века предвидеть не могли. Ввиду этого нового разворота международных «отношений» наша глава о холодной войне, может быть, уже устарела. Но поскольку наша тема — идеологии, связанные с тоталитаризмом, а не простое историческое повествование,

428

то мы решили все же оставить эту главу в том виде, в каком она задумывалась несколько лет назад.

Холодную войну можно определить как борьбу между двумя враждебными системами с целью взаимного уничтожения, но не прибегая к прямой вооруженной конфронтации. В этом смысле отсчет холодной войне можно начинать с марта 1918 года, когда Советская Россия заключила сепаратный мир с Германией и переключилась на гражданские войны и попытки экспорта революции. Именно в таком ключе видит холодную войну французский политолог и публицист Андре Фонтэн. Он считает, что поскольку целью коммунизма является мировая революция, овладение всем миром и поскольку единственной страной воинствующего марксизма до Второй мировой войны был Советский Союз, который не мог в одиночку вступить на путь международных войн, выполнять свою идеологическую миссию по распространению коммунизма он мог только всевозможными видами подрывных действий, провокаций, поддержкой гражданских войн, как например Испанской. Все эти действия вместе взятые и являются состоянием холодной войны.

Хотя сам термин этот родился после Второй мировой войны с ростом трений и конфликтов между СССР, с одной стороны, и его западными союзниками, с другой, Ленин еще в 1916 году писал, что для коммунистов, если они придут к власти, «всякая "программа мира" есть обман народа и лицемерие, если она не базируется, в первую голову, на разъяснении массам необходимости революции и на поддержке, содействии, развитии ... революционной борьбы масс»[1]. Убеждая членов Политбюро принять условия Брестского мира, Ленин говорит о нем как о необходимой передышке, «пока мы должны будем готовиться к революционной войне. Революционная война... должна быть войной социалистической республики против буржуазных стран с целью свержения буржуазии в этих странах». И вот на VIII съезде партии в марте 1919 года Ленин заявляет:

429

«Немыслимо, чтобы Советская республика существовала в течение какого-либо длительного времени рядом с империалистическими государствами... Неизбежен будет ряд страшных столкновений между Советской республикой и буржуазными государствами»[2].

К концу 1920 года Ленину стало ясно, что Военный коммунизм привел страну к полной экономической катастрофе и 26 ноября, выступая на собрании секретарей комячеек, он заявляет о необходимости предоставления концессий капиталистическим предпринимателям. Для его аудитории такое сообщение было явным шоком. (Американский социалист Спарго также считал, что принятие капиталистических концессий — доказательство провала коммунизма.) Пытаясь успокоить коммунистическую аудиторию, Ленин произносит многозначительные слова:

«Мы всегда говорили, что мы — всего лишь звено в цепи мировой революции и никогда не ставили себе целью победить в одиночку... До того как произойдет революция, буржуазный капитал нам пригодится. Концессии ... это тоже своего рода война, только в другом виде. Это война в нашу пользу. Прежние войны велись танками, пушками ... Теперь же война будет вестись на экономическом фронте ... Повторяю: концессии — это продолжение войны на экономическом фронте ... Мы наметили правильный путь к мировой революции. Но этот путь виляет зигзагами. Мы не рассчитываем победить мировую буржуазию одной силой оружия... Капитализм и социализм не могут сосуществовать в мире. Победит одна или другая сторона в конце концов. Это всего лишь передышка между войнами».

Таково ленинское понимание сосуществования. Правда, как мы уже говорили, после провала последних попыток совершения большевистской революции в Германии в 1921 и 1922 годах, Ленин понял, что, во-первых, мировой революции не бывать в непосредственном будущем; во-вторых, Советский Союз недостаточно силен, чтобы распространять коммунистическую революцию посредством оружия, и потому советской власти нужно приспособиться к условиям

430

существования в недружественном коммунизму «капиталистическом окружении» в течение многих десятилетий. Однако этим положением не отменялись конечные цели Советского Союза и мирового коммунизма. Советская власть просто не могла отречься от этой цели после всех жертв, принесенных управляемыми ею народами на алтарь «всемирного большевистского братства». И поэтому неудивительно, что Советский Союз в конце концов развалился почти как карточный домик, когда окончательно выветрилась идея мирового коммунизма и шансов ее осуществления. Распад СССР можно сравнить с распадом Российской империи. Ведь обе системы были централизованными идеократиями, и обе распались после того, как религиозная идея в каждой из них была окончательно скомпрометирована, когда остатки веры в ту и другую идеи выветрились, и государственная идея стала лицемерие[3].

Но вернемся к историческим реалиям Советского Союза и его вождей. До каких пор правители Советского Союза верили в коммунистическую идею и ее распространение на всем земном шаре? Чтобы правильно ответить на этот вопрос, надо было бы залезть в душу Сталина, Хрущева и пр. Внешние признаки весьма противоречивы. Так, мы уже

431

высказывали предположение, что вера Сталина в правильность исторического материализма, по-видимому, серьезно поколебалась, когда после «ночи длинных ножей» он убедился, что Гитлер — не простая марионетка капитализма, а, следовательно, марксистский исторический дуализм ложен. Сталинское преследование классически марксистского историка Покровского и его последователей в 1930-е годы и упор на роль личности в истории — от Ивана Грозного и Петра до Сталина и Гитлера, — ни в какие ворота марксистского экономического детерминизма не лезут. Мы уже говорили о неизбежности эволюции коммунистического интернационализма к национализму в результате провала попыток экспорта коммунизма в 1920-е годы. Так вот в рамках одной державы, да еще победившей в Великой отечественной войне, Сталин отстраивает великодержавный национализм и даже шовинизм и пытается