– Если трепанешь кому-нибудь, я скажу, что ты членосос. А потом убью тебя.

– Ты меня не испугаешь, Генри. – Патрик засмеялся. – Но я, возможно, никому не скажу, если ты дашь мне доллар.

Генри переступил с ноги на ногу. Чуть развернулся, и Беверли теперь видела не его затылок, а часть лица, пусть и под острым углом. «Пожалуйста, пожалуйста, Господи», – молила она, а позывы отлить становились все сильнее.

– Если ты скажешь, – говорил Генри тихо и размеренно, – я расскажу, что ты делаешь с кошками. И с собаками. Я расскажу о твоем холодильнике. И ты знаешь, что потом будет, Хокстеттер? Они придут, заберут тебя и посадят в гребаный дурдом.

Патрик молчал.

Генри забарабанил пальцами по капоту «форда», в котором пряталась Беверли.

– Ты меня слышишь?

– Я тебя слышу. – Теперь голос Патрика звучал угрюмо. И в нем слышался страх. И тут он взорвался. – Тебе понравилось! У тебя встало! Никогда не видел, чтобы у кого-нибудь так сильно вставало!

– Да, готов спорить, ты перевидал много стояков, гребаный жалкий пидор. Только помни, что я сказал тебе о холодильнике. Твоем холодильнике. И если еще раз попадешься мне на глаза, я вышибу тебе мозги.

Вновь Патрик промолчал.

Генри двинулся дальше. Беверли повернула голову, увидела, как он прошел мимо водительской половины «форда». Если б чуть повернул голову налево, заметил бы ее. Но не повернул. Мгновением позже она услышала, что он уходит вслед за Виктором и Рыгало.

Так что теперь остался один Патрик.

Беверли ждала, но ничего не менялось. Проползли пять минут. Желание справить малую нужду сделалось неодолимым. Она могла бы вытерпеть еще две или три минуты, но не больше. И ей было не по себе из-за того, что она не знала, где Патрик и чем занимается.

Вновь она выглянула через лобовое стекло и увидела, что он просто сидит. Генри забыл зажигалку. Патрик сложил свои книги и тетради в небольшую холщовую сумку, повесил на шею, как разносчик газет, но штаны и трусы по-прежнему оставались на лодыжках. Он играл зажигалкой. Вертел колесико, смотрел на пламя, практически невидимое под ярким солнцем, захлопывал крышку, повторял все по-новой. Процесс словно гипнотизировал его. Из уголка рта на подбородок бежала струйка крови, губы справа раздулись. Он этого и не замечал. Вновь Беверли охватило отвращение. Патрик – безумец, без всяких сомнений, и ей больше всего хотелось убраться отсюда.

Очень осторожно, на животе, ногами вперед, она переползла через выступ, по которому проходил карданный вал, протиснулась под рулем. Поставила ноги на землю, выбралась из кабины «форда». Потом быстро побежала в ту сторону, откуда пришла. Уже среди сосен оглянулась. Никого. Свалка дремала под жарким солнцем. Беверли почувствовала, как напряжение уходит из груди, как расслабляется скрученный в узел желудок. Оставалось только желание отлить – такое сильное, что ей становилось нехорошо.

Пробежав по тропе несколько шагов, Беверли юркнула направо. Молнию шортов расстегнула еще до того, как кусты сомкнулись за ней. Посмотрела вниз, чтобы убедиться, что не сядет на ядовитый плющ. Потом опустилась на корточки, ухватившись рукой за какой-то куст, чтобы не плюхнуться в свою же лужу.

Она уже надевала шорты, когда услышала шаги, приближающиеся со стороны свалки. Сквозь кусты мелькнули синие джинсы и вылинявшая клетчатая школьная рубашка. Патрик. Она присела, дожидаясь, пока он пройдет к Канзас-стрит. Нынешняя позиция нравилась ей куда больше прежней. Маскировка отличная, мочевой пузырь пуст, а Патрик целиком и полностью в своем безумном мире. И после его ухода она могла спокойно направляться к клубному дому.

Но Патрик не прошел мимо. Остановился совсем рядом с тем местом, где Беверли нырнула в кусты, и уставился на ржавый холодильник «Амана» по другую сторону тропы.

Беверли могла видеть его сквозь кусты, сама оставаясь практически невидимой. Теперь, после того как она облегчилась, любопытство вновь вышло на первый план. А если бы Патрик и заметил ее, она не сомневалась, что уж от него-то она точно убежит. Он не был таким толстым, как Бен, но лишнего веса хватало. Беверли тем не менее достала из заднего кармана шортов «Яблочко», а из переднего – с полдесятка стальных шариков. Безумец Патрик или нет, но пущенный в колено шарик убедит его воздержаться от дальнейшей погони.

Теперь Беверли вспомнила холодильник. На свалке выброшенных холодильников хватало, но внезапно ей пришло в голову, что этот – единственный, с которого Мэнди Фацио не снял запорный механизм или просто не оторвал дверцу.

Патрик начал что-то напевать себе под нос, покачиваясь взад-вперед перед ржавым холодильником, и Беверли почувствовала, как по спине снова пробежал холодок. Он напоминал гадкого типа из фильма ужасов, собравшегося достать труп из склепа.

Что он задумал?

Но если бы Беверли это знала или могла предположить, что произойдет, когда Патрик закончит некий личный ритуал и откроет ржавую дверцу выброшенной «Аманы», она бы сразу убежала со всех ног.

Никто – даже Майк Хэнлон – не имел ни малейшего понятия, до какой степени свихнулся двенадцатилетний Патрик Хокстеттер, сын торговца краской. Его мать, добрая католичка, умрет в 1962 году, через четыре года после того, как Патрика пожрало зло, существовавшее в Дерри и под ним. Хотя проверки уровня интеллектуального развития показывали нижнюю границу нормы, Патрик уже дважды оставался на второй год, в первом и третьем классах. В этом году он ходил в летнюю школу, чтобы не провести следующий учебный год в пятом классе. Учителя считали его безразличным учеником (о чем некоторые и писали в табелях начальной школы Дерри на шести строчках, которые отводились для «КОММЕНТАРИЕВ УЧИТЕЛЯ») и с нарушениями психики (о чем не написал ни один – слишком неопределенными были их ощущения, слишком расплывчатыми, чтобы выразить их даже на шестидесяти строчках, а не на шести). Если бы он родился десятью годами позже, школьный консультант по обучению отправил бы его к детскому психологу, который сумел бы (а может, и не сумел; Патрик был гораздо умнее, чем показывали результаты проверки уровня интеллектуального развития) распознать пугающие глубины, которые скрывались за этим обрюзгшим и бледным круглым лицом.

Он был социопатом и, возможно, к жаркому июлю 1958 года стал полноценным психопатом. Он не мог вспомнить время, когда считал других людей – чего там, любых живых существ – «настоящими». Он твердо верил, что существует только он сам, возможно, один-единственный во всей вселенной, и это, безусловно, доказывало его «реальность». Он не понимал, что такое чувство боли, не понимал, когда ему причиняли боль (характерный пример – полное безразличие к тому, что Генри ударил его на свалке). Но пусть он находил реальность совершенно бессмысленным понятием, концепцию «правил» Патрик понимал прекрасно. И даже если все учителя находили его странным (и миссис Дуглас, его учительница в пятом классе, и миссис Уимс, которая учила Патрика в третьем классе, знали о пенале с дохлыми мухами, в определенном смысле понимали, к каким это может привести последствиям, но у каждой было от двадцати до двадцати восьми учеников, и у всех находились какие-то заморочки), ни у одного с ним не возникало дисциплинарных проблем. Он мог сдать совершенно пустой лист с контрольной работой (или пустой, за исключением одного большого, красивого вопросительного знака), и миссис Дуглас выяснила, что лучше держать Патрика подальше от девочек из-за его шаловливых ручонок, но на уроках он вел себя тихо, так тихо, что иной раз ничем не отличался от большого куска глины, который вылепили в форме мальчика. Не замечать Патрика не составляло труда, учился он плохо, но никому не доставлял хлопот, в отличие, скажем, от Генри Бауэрса и Виктора Крисса, наглых, активно мешающих учебному процессу мальчишек, которые отнимали деньги у малышни или портили школьную собственность, если предоставлялась такая возможность, и девочек, как та, которую крайне неудачно назвали Элизабет Тейлор: она страдала эпилепсией, голова у нее работала только от случая к случаю, и ее приходилось останавливать, когда на школьной площадке она задирала юбку, чтобы похвастаться новыми трусиками. Другими словами, в начальной школе Дерри учились дети с самыми разными странностями, и в этом водовороте даже Пеннивайз мог остаться незамеченным. Но, разумеется, никто из учителей Патрика (само собой, и его родители) понятия не имели о том, что пятилетний Патрик убил своего брата-младенца Эйвери.