Практические условия региона далеко не так просты, как кажется на первый взгляд. Историческое сходство между странами Латинской Америки дополняется не менее разительными различиями, которые часто ускользают от внимания даже самих местных жителей, но обнаруживаются в полном масштабе каждый раз, когда объединение континента встает на повестке дня.

Креольская культура белой элиты, представителем которой был Боливар, на деле всегда охватывала лишь меньшинство населения. Именно поэтому формально республиканские правительства на континенте то и дело сменялись авторитарными режимами, а когда эти режимы уступали место конституционным правительствам, сформированным в полном соответствии с европейскими нормами, реальная власть все равно оставалась в руках у олигархий. Политика Чавеса и других левых лидеров состоит как раз в том, чтобы вырвать власть у традиционных элит и перераспределить ее в пользу более широких слоев общества. Но чем более широкие слои вовлечены в политику, тем слабее традиционная боливарианская культура. Дело не только в том, что индейцы Боливии не слишком похожи на мулатов Карибского побережья Венесуэлы. Дело в том, что традиции и методы общественной самоорганизации в разных культурах разные.

К началу XXI века боливарианская альтернатива была всерьез поддержана лишь относительно бедными и отсталыми странами региона, для которых Венесуэла реально являлась лидером не только благодаря своей нефти, Но и благодаря своим экономическим достижениям. Напротив, с момента прихода к власти в Боливии президента Моралеса осложнились отношения этой страны с соседней Бразилией. Ведь иностранный капитал, от господства которого Моралес и его товарищи стремятся освободить страну, не только и не столько североамериканский, сколько бразильский.

В XIX веке различия интересов между различными частями континента сорвали осуществление идей Боливара. В XXI веке возникает реальная угроза того, что сообщество, формирующееся вокруг Венесуэлы, окажется не прообразом единой Латинской Америки, а узким экономическим и политическим блоком, замкнутым на государство-гегемон и противостоящим не только США, но и другим странам того же континента — Бразилии, Аргентине, Чили, составляющим основу альянса Mercosur. В итоге мы увидим не более тесную интеграцию, а, напротив, более жесткое разделение Латинской Америки на соперничающие группировки.

На континенте, буквально пропитанном национализмом, традиции вражды между соседями ничуть не менее заметны, чем традиции антиколониальной или антиимпериалистической солидарности. Если противостояние политических принципов сведется к противостоянию претендующих на региональное влияние государств, шансы на прогрессивное развитие в любом из них будут сведены к минимуму.

В конце концов, и сталинская теория «социализма в одной отдельно взятой стране» не исключала создания стран-сателлитов, которые затем были провозглашены «мировой социалистической системой». Население этих стран тяготилось кремлевской опекой настолько, что позднее оказалось готово ради освобождения от нее пожертвовать даже бесплатным образованием, дешевым жильем, хорошей медициной и другими реальными достижениями советского периода.

Главная привлекательность революции, происходящей в Венесуэле сегодня, не в том, что она может привести к созданию единой валюты для трех или четырех бедных южноамериканских стран, не в том, что финансисты из нескольких национальных банков смогут выбрать из своего числа самого мудрого и авторитетного, чтобы руководить объединенным межгосударственным банком. Сила революции в том, что она, соблюдая все права и свободы, не прибегая к террору и репрессиям, смогла резко перераспределить власть и благосостояние в обществе, что благодаря ей в политическую жизнь были вовлечены миллионы людей, ранее из этой жизни исключенные, что они наконец начали уважать себя, обрели чувство собственного достоинства и веру в свои силы.

Это и есть главный политический капитал Чавеса и его сторонников, не зависящий от колебаний мировой цены на нефть. Если этот капитал будет сохранен и приумножен, вырастет влияние Венесуэлы в мире и на континенте, в том числе и в странах Южного конуса, пока не затронутых революционным вирусом. Если же этот капитал разменяют на мелкую монету геополитики, надежды на новую жизнь для Латинской Америки обернутся очередными иллюзиями…

Массовое антикапиталистическое движение в Европе начала XXI века, оказавшееся в резонансе с революционными выступлениями в Латинской Америке, разительным образом отличалось от деморализованных левых организаций начала 1990-х годов. За какие-нибудь десять лет ситуация изменилась радикально. Никто уже не говорил о смерти социалистической идеологии или о «конце истории». Радикализм молодежи принял политические формы. Капитализм подвергался повсеместной критике, теряя популярность даже в Восточной Европе. Что касается европейского Запада, то здесь антикапиталистические настроения стали воистину массовыми. По данным опросов, опубликованных в 2006 году парижской «Liberation», «61 % французов относятся к капитализму отрицательно».[482]Положительное отношение к социализму выразил 51 % опрошенных.[483]

Однако широкомасштабное и стремительное возвращение левой идеологии отнюдь не было равнозначно политическому успеху. Превращение идей в политические программы, а целей в стратегию — вот задача, вставшая перед левыми.

В середине 2000-х годов левое движение по всему миру могло гордиться серьезными успехами. Если за десять лет до того антикапиталистические организации казались изолированными и умирающими группами, рискующими окончательно превратиться в бесполезные секты, то теперь прогресс был заметен повсеместно. Повестка дня социальных форумов стала влиять если не на решения, то, по крайней мере, на риторику правительств. Многотысячные демонстрации и мощные забастовки стали частью общественной жизни в большинстве европейских стран.

И тем не менее, движение опять оказалось в кризисе. Общественный подъем, начавшийся после 1999 года в большинстве стран, поставил перед левыми новые вопросы. Теперь им недостаточно было бороться за политическое существование или добиваться того, чтобы их выслушали. Требовалось от оборонительных боев перейти к наступательным, от сопротивления к социальному преобразованию, от критики неолиберализма к борьбе за собственную программу. Движение было не готово к новому, наступательному этапу борьбы.

Оно нуждалось в новых формах координации и организации. Сетевые коалиции, которые идеально работали в конце 1990-х годов, оказывались недостаточными; идеи, вдохновлявшие на борьбу, не давали ответа на вопросы о новых методах действия. Короче, нужны были перемены в самом движении, которое начинало буксовать.

Классовая солидарность и «сетевые структуры»

Принцип классовой политики дается с трудом, особенно в эпоху, когда сама социальная структура проходит трансформацию. Одной из особенностей социальных процессов в эпоху глобализации является как раз крайняя подвижность, неустойчивость структур общества. В то же время совершенно очевидно, что классовый подход не заменяет политики широких союзов. Общество разделено не только на «два класса», как думали популяризаторы большевизма. Но «классовое» объединение — первый шаг, исходное условие, без которого немыслим успех «широкого» союза. И именно политика левых, формулирующих общие для разных социальных слоев требования, идеи и воззрения, способствует превращению атомизированных масс и корпоративных социальных групп в класс, обладающий сознанием своей роли и миссии в обществе.