class="p1">Никак нельзя сказать, чтобы такой решительный успех, как очищение Заволжья, достался «мужикам» легко, без тяжелых жертв, потерь и поражений и без внутренних осложнений и разладицы в среде самих восставших на Вора. Грамоты 1608–1609 годов, уцелевшие от переписки городов между собой и с правительством царя Василия, дают возможность судить как о степени напряжения народных сил на Севере в это время, так и о многообразии затруднений, какие приходилось преодолевать народному движению. Сперва по указанию правительства, а затем и по собственным приговорам северные города с уездами собирали «посоху», определяя ее размеры различно: где брали 100 человек с большой сохи, где 4–5–10 человек с сошки. По существовавшему обыкновению «выборные» к ратному делу люди получали денежное жалованье, иногда корм, иногда подводы; словом, содержание их падало всей тяжестью на общины, которые «выбирали» ратников. Обстоятельства Смутного времени не один раз еще до 1608 года привлекали северные города к ратной повинности. Во время борьбы царя Бориса с Самозванцем на театр военных действий через Москву были вызваны значительные отряды посошных людей из Тотьмы, Устюга, Вычегды, Холмогор и других мест Поморья. С царем Василием под Тулой также была посоха. Но этих более ранних посох поморские города не вспоминали при тех случаях, когда считали, сколько ратных сборов сделали они для борьбы с Тушином в 1608–1609 годах. И без прежних ратей Устюг, например, отослав в середине апреля 1609 года на юг свою «пятую рать, пятьсот человек», в мае начал собирать шестую рать. Но на этот раз, кажется, он убедился, что уже извлек из своего уезда весь годный к бою контингент, а из своих податных «сох» все платежные средства. В конце мая или начале июня 1609 года устюжане «приговорили всем миром и приговор за руками написали, что взяти из государевы казны из таможни триста рублев денег, для поспешенья, покаместа с сох те деньги соберут; да на те деньги приговорили прибирати охочих вольных казаков, и денег им давати на оружье по рублю человеку, и отпустити их ко государю на службу, ко государевым воеводам в Ярославль». До такого же изнеможения дошли и галицкие мужики, у которых много людей было побито в боях, «животишка» пограблены своими же галицкими детьми боярскими, а для Лисовского «с правежу» была взыскана крупная сумма, чтобы он на них «войны не отпущал», то есть не разорил и не избил их до конца[147]. Напрягая последние силы, рискуя самым существованием своим, городские и уездные «миры» Галицкого уезда, Тотьмы и Устюга требовали от других мест Поморья таких же усилий и жертв. С открытым негодованием и жестокими упреками обращались они к Перми Великой, от которой видели мало сочувствия и помощи общему делу. Хотя Пермь и уверяла устами чердынских воевод, что готова служить и людьми и средствами, однако же прибавляла, что ей «надобно себя от воров оберегать, потому что у нас место порубежное». Это соображение было совершенно основательно. Слабонаселенный, бедный и малоустроенный Пермский край служил в то время государству важную службу в отношении новозанятой и еще не вполне замиренной Сибири. Он представлял собой базис для всех действий власти в новой провинции, и в то самое время, когда города требовали от Перми людей на борьбу с «ворами», московское правительство приказывало Перми искать людей для заселения Пелымского уезда, а тобольский воевода требовал экстренной присылки денег и хлеба. Зная малочисленность и скудость пермского населения, спокойный наблюдатель не решится обвинять пермских людей за их сдержанность и осторожность, тем более что пермские отряды все-таки были в земских войсках, и потому пермичей невозможно было уличить в прямом нежелании помочь общему делу[148]. Много хуже, даже прямо позорно было поведение костромских и галицких детей боярских. Сначала они соединились с тяглыми людьми в их походе на Кострому и Ярославль, но под самым Ярославлем изменили мужикам и стали отнимать у них «галицкий наряд», то есть пушки, взятые из галицких городов и острогов. Когда же мужикам удалось отбиться и увезти пушки в Кострому, дети боярские соединились с Лисовским, пришли с ним на Кострому, разогнали мужиков, взяли пушки и пошли с ворами на Галич. В это время детей боярских собралось у Лисовского, говорят, «тысяча семьсот», вероятно, со всей их дворней. Но скоро Лисовский увел свои войска на правый берег Волги, а к галицким мужикам пришли поморские дружины; дети боярские остались одни, без тушинской поддержки, против сильного врага. Они были побиты и разбежались. Часть их села в осаду от мужиков в Ипатьевском монастыре с тушинцем Н. Вельяминовым, который не надеялся с ними одолеть врага, потому что их было «немного, да и те иные побиты и поранены и лошади у них побиты ж». Другая часть принесла царю Василию «в изменах своих повинные за своими руками», иначе говоря, сдалась мужикам, а мужики «тех детей боярских до государева указа пометали в тюрьму». Шатость служилого поместного люда объясняется его неустройством. В то время как городской и уездный тяглый человек имел опору в своей организованной общине и мог искать защиты и приюта в городских стенах или за лесными засеками, служилый помещик был, в сущности, беззащитен в своем уединенном поместье. Нашествие врага подвергало опасности все благосостояние служилого человека, который не мог легко скрыть за городской оградой или в лесной чаще свою семью и свой скарб и не мог без привычного почина из Москвы скоро соединиться «всем городом» для отражения врага. Вот почему он малодушно шел навстречу тому, кого считали сильнее, и служил ему. По словам Палицына, служилые землевладельцы «ближних» к Москве городов рассуждали между собой так: «Аще убо стояще пребудем с поляки вкупе на Москву и на Троицкий Сергиев монастырь, то поместья наши не будут раззорены». В данном случае расчет детей боярских оказался неверным: они не могли угадать того, что случилось: что с восстанием всего Поморья «се не та пора стала» и «мужик» оказался сильнее пана. Общий разгром галицких и костромских детей боярских был естественным последствием их шатости, но не знаменовал собой возникновения острой социальной вражды на Севере. Когда пошли слухи, «будто дворян и детей боярских черные люди побивают и домы их разоряют», то поморские люди писали о самих себе, что они «чтут» служилых людей и «тому рады и благодарят о том всемилостивого Бога, что Бог соединачил всех». Они грозили войной и разорением только «изменникам» и «ворам», не различая того, к каким общественным слоям эти воры и изменники принадлежат. Шатость местных служилых людей вела к