под мышками, теперь она освободилась от лозы и протянула конец ему. Ухватившись за конец лозы, он провел лодку вокруг мыска завала, подобрал весло, протащил лодку под ветку, на которой сидела она, и остановился там, а потом наблюдал, как она слезает, как она тяжело и осторожно приноравливается, тяжесть ее движений была не тягостной, а просто мучительно осторожной, естественная и почти летаргическая неуклюжесть не добавила ничего к первоначальному изумлению, которое уже стало катафалком для непобедимой мечты, потому что даже в заточении он продолжал (и даже при всей неизменной алчности, даже при том, что они привели его к крушению) поглощать дешевенькие рассказики, аккуратно отредактированные и не менее аккуратно контрабандой проносимые в тюрьму; и кто может сказать, о спасении какой Елены, какой живой Гарбо с неприступной скалы или из плена дракона мечтал он, когда вместе со своим напарником садился в лодку. Он наблюдал, как она спускается, он больше не сделал ни единого усилия, чтобы помочь ей, только удерживал лодчонку в яростной неподвижности, пока она слезала с ветки — все тело сразу: торчащий, раздутый живот, растянувшийся капот, висящий на бретельках, и он подумал: Вот что мне досталось. Из всей зрелой женской плоти именно с этой схватят меня, беглеца в лодчонке.

— А где сарай? — сказал он.

— Какой сарай?

— С хлопком. На котором сидит этот парень. Тот, второй.

— Не знаю. Тут тьма сараев с хлопком. И наверно, на многих из них сидят люди. — Она разглядывала его. — С тебя кровища так и хлещет, — сказала она. — Ты похож на заключенного.

— Да, — сказал он, застигнутый врасплох. — У меня такое ощущение, будто меня уже повесили. Так, мне, значит, еще нужно подобрать моего напарника и найти тот сарай. — Он начал отчаливать. То есть он отпустил лозу. Большего ему и не нужно было делать, потому что, хотя нос лодки и занесло высоко на бревна завала, даже пока он удерживал лодку лозой в относительно спокойной бухточке за завалом, он чувствовал неизменный и постоянный звук, мощную журчащую силу воды всего лишь в одном дюйме от него, под хрупким днищем, на котором сидел на корточках, и как только он отпустил лозу, лодка оказалась во власти этой силы, она не сорвала лодку одним мощным рывком, а сначала раскачала ее несколькими легкими, пробными, по-кошачьи коварными толчками; теперь он понял, что его надежда на то, что больший вес сделает лодку более управляемой, была беспочвенной. В первые одно-два мгновения у него возникло безумное (и все такое же беспочвенное) ощущение, что лодка стала-таки слушаться его лучше; он поставил нос по течению и неимоверным напряжением сил сумел удержать ее в таком положении, он продолжал работать веслом даже после того, как обнаружил, что они идут по прямой, но уже кормой вперед, и продолжал выкладываться, даже когда лодку начало сносить на бок — то самое непобедимое движение, которое он уже хорошо успел изучить, слишком хорошо, чтобы пытаться бороться с ним, поэтому он не стал сопротивляться заносу лодки, надеясь использовать ее инерцию, чтобы провести ее по полному кругу и снова вывести носом по течению; лодка пошла бортом, потом носом вперед, потом снова бортом по диагонали поперек канала по направлению к другой стороне притопленных деревьев; поток под ними понесся с сумасшедшей скоростью, они оказались в водовороте, но не знали об этом, у него не было времени делать умозаключения или даже задумываться; он сидел на корточках, оскаленные зубы сверкали на залитом кровью и распухшем лице, легкие его разрывались, руки продолжали молотить веслом по воде, а верхушки деревьев тем временем грозно надвигались на них. Лодка ударилась, завертелась, ударилась еще раз, женщина полулежала на носу, цепляясь за планшир, словно пыталась присесть на корточки вопреки своему распухшему животу; теперь его весло лупило не по воде, а по живому дереву, налитому жизненными соками, теперь он желал одного — не уплыть куда-нибудь, не добраться до какого-то места, а только не дать лодке разбиться о стволы деревьев. Потом что-то взорвалось, на этот раз у него в затылке, и тогда нависающие деревья, раскрученная в водовороте вода, лицо женщины и все-все слилось в одно и исчезло в яркой беззвучной вспышке и сверкании.

Час спустя лодка медленно выплыла наверх, на старую дорогу лесозаготовителей, выплыла из низины, из леса и в (или на) хлопковую плантацию — серую и бескрайнюю пустыню, свободную сейчас от человеческого копошения, однообразие ее нарушалось только тонкой цепочкой телефонных столбов, похожей на сороконожку, пересекающую вброд реку. Теперь гребла женщина, неустанно и неторопливо, все с той же странной летаргической осторожностью; заключенный сел на корточки, опустил голову между коленями и принялся, зачерпывая пригоршнями воду, полоскать в ней лицо, пытаясь остановить новый и безудержный поток крови из носа. Женщина прекратила грести, лодка, замедляя, продолжала движение, пока она оглядывалась вокруг. — Мы выбрались, — сказала она.

Заключенный приподнял голову и тоже огляделся вокруг.

— Куда выбрались?

— Я думала, может, ты знаешь.

— Я даже не знаю, где мы были. Даже если бы я знал, в какой стороне север, я бы не знал, хочу ли отправиться туда. — Он еще раз набрал воду, чтобы ополоснуть лицо, потом опустил руку и принялся рассматривать — не с горечью, не с сожалением, а с каким-то сардоническим и злобным недоумением — малиновую жижицу в ладони. Женщина разглядывала его затылок.

— Нам нужно добраться куда-нибудь.

— А то я не знаю. Парень на сарае. Другой на дереве. И еще то, что у тебя в животе.

— Вообще-то у меня еще срок не пришел. Может быть, это из-за того, что вчера мне пришлось быстро взбираться на это дерево и провести на нем всю ночь. Я стараюсь, как могу. Но лучше нам поскорее добраться куда-нибудь.

— Да, — сказал заключенный. — Я тоже думал, что хочу добраться куда-нибудь, только мне вот все не везло. Теперь ты выбери место, куда хочешь, и мы его испробуем. Дай-ка мне весло. — Женщина передала ему весло. Лодка была двухместной, и потому ему нужно было только повернуться.

— А тебе куда надо? — спросила женщина.

— Пусть это тебя не заботит. Ты лучше давай держись. — Он принялся грести, направляя лодку поперек хлопкового поля. Снова пошел дождь, хотя поначалу и не очень сильный. — Да, — сказал он. — Спроси у этой лодки. Я в ней с самого завтрака, а так и не понял, куда мне нужно плыть или куда я плыву.

Было около часа дня. К началу вечера лодчонка (они снова оказались в каком-то подобии канала, по которому плыли